Боль, казалось, пропитала все его существо. О’Брайен схватился за живот и прошептал:
— Все зря…
Форнри и Далла бросились к нему. Скрюченный болью, О’Брайен простонал:
— Неужели никто из них не вернется сюда?
— Все говорят, что, быть может, завтра, — отозвался Форнри.
— Завтра я могу умереть. А может, и вы все погибнете.
Он сбросил руку Форнри и, шатаясь, побрел к бревну, лежавшему посреди вырубки.
— Слишком долго я медлил, а теперь времени уже не осталось. Мне не удалось заставить вас понять, как велика опасность.
К этому времени все ученики уже проснулись. Некоторые толпились возле О’Брайена.
— Это бедный мир, — бормотал тот, — но он обладает одним бесценным качеством. Это рай. Его моря и пляжи изумительны. Климат чудесен. И весь он прекрасен.
Старик с трудом поднялся на ноги. Форнри кинулся, чтобы удержать Лэнгри от падения, но тот устоял на ногах и вырвал руку. С пугающей серьезностью он сказал:
— В тот момент, когда кому-нибудь придет в голову построить тут первый курорт, вы будете обречены. Этот человек — ваш враг, и вы должны сражаться с ним до последней капли крови. Если вы позволите ему открыть один курорт, их станет десять или сто, прежде чем вы заметите, что тут что-то происходит. Вас заставят перенести ваши деревни в леса, и даже если и разрешат пользоваться морем, то с охотой все равно будет покончено. Курортники отгонят колуфов, а вы погибнете от голода. Но я бессилен, я не сумел передать вам свой ужас перед таким будущим.
Он с трудом сел на бревно. Ученики стояли неподвижно.
— И вот с такой-то публикой мне предстоит работать, — с отвращением сказал О’Брайен. — Бану, который все помнит, но ничего не понимает. Форнри — мой праправнук, преданный, все время рядом, хоть и предпочел бы отправиться на охоту. Человек, который все понимает, но тут же забывает.
Форнри смахнул слезу.
— И Далла. — О’Брайен еле встал и нежно обнял ее за плечи. Девушка, плача, спрятала свое лицо на его груди. — Она тут не для того чтобы учиться, а чтобы облегчить мои страдания, но болезнь зашла так далеко, что вам этого и не представить. — Он повернулся к остальным: — И вы все. Вы преданно будете со мной рядом, пока не найдете предлога, чтобы уехать. Вот и все, что у меня есть, и я буду стараться использовать вас как можно лучше. Идите же ко мне.
Он сидел на бревне, а молодежь толпилась вокруг. О’Брайен кивнул Форнри, и тот подал ему старый, весь истрепанный судовой журнал. Все эти годы О’Брайен частенько использовал его в качестве своего дневника. Там были тщательно сделанные записи Плана, который мог спасти этот мир.
— Я собираюсь дать вам План, — снова заговорил он. — Вы все еще не подготовлены к тому, чтобы понять его суть. Он большой, сложный, вам трудно будет в нем разобраться. Я надеюсь лишь на то, что, когда он вам понадобится, вы сумеете вникнуть в то, что там сказано. Если ваше внимание станет рассеиваться, постарайтесь хоть Бану удержать от сна. Кто-то же должен все это выслушать и запомнить.
Я буду повторять вам то, что тут сказано, снова и снова, с мельчайшими деталями, которые придут мне в голову, а когда кончу, стану повторять все снова и снова опять: столько раз, сколько успею. И пока шевелится мой язык, я буду объяснять вам этот План.
И тогда — клянусь Богом своим и вашим — я буду считать свое предназначение выполненным.
С самых юных лет своей жизни Форнри страшился Лэнгри.
Мало кто из детей мог похвастаться живым прапрадедом, а тем, у кого они были, приходилось заботиться о трясущихся дряхлых стариках, в мозгу у которых не осталось ничего, кроме страха перед смертным пламенем.
А Лэнгри — это Лэнгри. Во время охоты на колуфов он был лучшим гарпунщиком, и удар его гарпуна никогда не пропадал даром. Он первым бросился спускать на воду лодку, чтобы спасти ребятишек, которые оказались в волнах во время одного из очень редких на этой планете штормов. И если другие боялись переправляться через вздувшуюся реку, то именно Лэнгри находил брод и первым же проходил по нему. К нему приводили людей со сломанными руками и ногами, так как только Лэнгри мог справиться с такой бедой.
Множество взрослых приходили к нему за советом, начиная от женщины, брак которой беспокоил вождя деревни, и кончая самим Старейшиной. И если Лэнгри говорил «сделай так», все бросались выполнять его распоряжение. Когда их вел Лэнгри, все следовали за ним беспрекословно.
Такой прапрадед был для Форнри тяжелым бременем. Он мог сказать: «Почему ты пошел вверх по течению, чтобы переправиться через реку? Почему не переплыл ее здесь, как это сделали старшие мальчики?» Или: «Старшие мальчишки ныряют со скалы. Чего ради, спрашивается, ты нырял с бережка?» Форнри боялся, но тоже плыл или нырял.
А когда Лэнгри сказал: «Охотиться на марналов с острогой — детская забава. Пора тебе промышлять колуфов», Форнри присоединился к охотникам. Он был в лодке самым маленьким, может быть, даже самым юным промысловиком за всю историю промысла колуфа. Другие охотники не знали, что его послал Лэнгри, но по обычаю, если в лодке оставалось место, его мог занять любой желающий, так что Форнри никто выгонять не стал. Но зато вдоволь посмеялись: «Гляньте, какой могучий охотник оказал нам честь! Какой великий успех сегодня нас ждет! Он будет гарпунщиком, если только дрожать перестанет, и тогда у него, может быть, найдется время бросить гарпун!»
Но Форнри дрожал не от страха, а от гнева. От гнева на Лэнгри, пославшего его, и на охотников за их шуточки. Он бросил гарпун с такой яростью, что сам свалился за борт. Но подначки тут же прекратились, когда гарпун с силой вонзился в самое важное место — в точку сразу за головой чудовища. Мальчик же, оказавшись в воде, ухватился за веревку и сделал на ней петлю, которую забросил на острый как нож хвостовой плавник колуфа, так что все подумали, что за борт он прыгнул нарочно. С этого времени над Форнри уже никто не смел смеяться.
По мере того как Лэнгри старел, он хоть оставался еще во всем первым, но все чаще и чаще желал поваляться в гамаке и отдохнуть, попивая хмельной напиток. Теперь у Форнри появились новые обязанности. Если Лэнгри не хотелось что-либо делать, он поручал эту работу праправнуку. И когда Форнри вступил в возраст Времени Радости и его сверстники посвящали дни и ночи музыке, танцам, песням и бешеному водовороту любви и флирта, сам Форнри превращался в простого слугу при тираническом старике. Другие юноши ему завидовали — как же, праправнук самого Лэнгри, его опора в предзакатные дни, но сам Форнри никак не понимал, чему тут можно завидовать.
А потом здоровье Лэнгри стало быстро ухудшаться, Старейшина мудро решил, что таланты Форнри лучше использовать в роли охотника, нежели в роли сиделки. Он послал Лэнгри Даллу. Ее мать — вдова — умерла от горячки, которая здесь иногда вызывалась какой-нибудь царапиной и неизбежно приводила к смертельному исходу. Так что Далла и ее маленькая сестренка остались совсем одни.
