За Аннами идет Ольга, за Ольгой – сумасшедшая Нелли. Вот уж где был дурдом, даже вспоминать весело. Ей меня было мало, то есть не всего меня, а той моей главной части, которая скучает сейчас без дела, оставленная на далекой Земле, дремлет, свернувшись калачиком, словно младенец в люльке. Нелли была не права. С размерами у меня полный порядок. Просто на почве шизофрении все предметы нормальной длины казались ей укороченными. Я уверен, даже слоновий хобот показался бы ей мельче медицинской пипетки.
Мой донжуанский список на этом не обрывался, но я устал вспоминать.
– Послушай, я же не прошу ничего необыкновенного. Я давно хотел у тебя спросить, в человеческое существо ты можешь воплотиться?
– Могу, конечно. Только зачем? Мне человеческие формы не нравятся.
– Значит, и я тебе не нравлюсь?
– Ты – нравишься, но ты – другое.
Я растерялся.
– То есть как?
– Сказать? – Она немного помолчала для виду. – Не стоило бы вообще-то рассказывать такому блядуну, как ты. Да чего уж. В Панинформарии Жизни твой номер – тринадцатый.
Видно, она ожидала, что я после этого сообщения устрою по себе покойничный вой. Но я спокойно ответил:
– Я знаю, я уже слышал. А что – это плохо?
По мыслевопросу моей спутницы я догадался, что она несколько ошарашена.
– Погоди. Кто тебе об этом сказал?
– А… – Я сделал вид, что о таких пустяках и говорить не стоит. – Было дело.
И все-таки я рассказал. Рассказ мой занял времени не больше минуты.
– Так… – Она прикусила язык. Похоже, по части загадок мы друг другу не уступали. – Или они полные идиоты, или…
– Послушай, – я, наконец, не выдержал. – Объясни по-человечески. А то – тринадцатый номер, информарий, фигарий… Для меня тринадцатый номер – номер марки портвейна, и все.
– Сейчас объясню, не нервничай.
Она нудно стала мне объяснять, как объясняют тупицам.
Во Вселенной существует такая область, которая, если перевести на язык Земли, называется Плато. Плато – это область непостигаемых разумом миров, область одностороннего проникновения: оттуда – сюда, и никогда обратно. Миры Плато неуязвимы для внешних сил. По сути они – властелины Вселенной. Только вот власть их, как бы получше сказать – не совсем та власть, как ее обычно понимают. В основу их власти над мирами Вселенной положен принцип свободы. Ну, и некоторые, вроде наших умников с Андромеды, очень удачно этой свободой пользуются.
– Плато, говоришь?
– Место, где рождаются сущности.
– И ты, и все, и даже я, тринадцатый номер? И подонки, и педерасты, и эсгепешники, и фашисты, и антисемиты, и вся красножопая сволочь?
– Фашистами не рождаются.
– Конечно. На фашистов учат в советской школе учителя не то физики, не то физкультуры.
– Галиматов, давай не будем заниматься риторикой. Времени остается мало. Я хочу сказать тебе, что значит тринадцатый номер. К Панинформарию мне удалось подключиться почти случайно. Я, конечно, догадывалась насчет тебя. Слишком уж все было с тобой непросто. Например, твоя странная неуязвимость. Другого давно бы уже стерли в порошок, а ты из любой задницы выбираешься подозрительно ловко. И даже не вымазавшись в говне. Но теперь-то я знаю точно, что твой номер – тринадцать. Так вот, послушай. Это должен знать каждый, имеющий такой номер. Сущность с тринадцатым номером есть связующее миров, что-то вроде заклепки, на которой миры удерживаются. Сам ты этого ни в коей мере не ощущаешь. Живешь как живешь – где хочешь и как хочешь. Но независимо от твоего поведения, нравственности, образа жизни, ты – связующее, и никуда от этого не денешься.
Она помолчала, чтобы я мог получше переварить информацию, а потом добавила строго:
– Между прочим, раз ты знаешь теперь свое истинное назначение, мог бы быть немного благоразумней. За бабами бы перестал таскаться. И вообще.
– Слушаюсь. И перед лицом товарищей по Вселенной торжественно обещаю. Не пить, не грубить, с бабами не… пардон, не таскаться, похабных снов не смотреть, на газоны не блевать, любить родину, не убивать топором старушек. Что еще?
– Поменьше молоть языком.
– Не молоть языком. Платформушка, дорогуля. Значит, пáрники на самом деле просто хотели меня отклепать? А я думал…
– Ты правильно думал. Им не так ты нужен, сколько я. А насчет отклепать – тут не все просто. Им, может, и хочется тебя отклепать, но, с другой стороны, в дыру, которая после тебя останется, затянет всю их вонючую братию, а заодно и планету Земля, и твой зачуханный Ленинград. Но почему они тебе об этом сказали? Пока ты не знал, они могли тебя пугать, как им вздумается. Арсенал у них не богатый, но сделать жизнь несносной до безобразия – это они могут вполне. Устраивать локальные деформации, демонстративно торчать у тебя на пути, перетряхивать вещи в квартире, пока тебя нету дома, оставлять в пепельнице дымящиеся окурки, напустить под матрас клопов, даже насрать в ботинки. Все это они могут и с удовольствием делают. И будут продолжать делать, я уверена. Но ты-то знаешь, что весь их балаган не опасней новогодней хлопушки. Убить-то они тебя не убьют. И они знают, что ты знаешь.
– Вообще-то, всех перечисленных прелестей не так уж и мало даже для человека-заклепки. Неизвестно, что лучше – мирно лежать в могиле или каждое утро вычерпывать из ботинок говно. И потом – живу-то я не на облаке. А друзья? А знакомые? Они ведь не болты, не заклепки – просто люди.
10. На берегах стеклянных морей
Целую вечность я выбирался из стеклянного куба. Я плакал – слезы красными нитями оплетали мое лицо. На зубах хрустело стекло. Стекло набивалось под веки. Стекла было слишком много, и веки, раздавшись, лопнули. Глаза обожгло светом. От света и холода в слипшихся волосах проснулись и зашевелились вши. Голодные стеклянные вши, они подтачивали корни волос и больно вгрызались в кожу. Прозрачный нож гильотины не выдержал удара о шею и сам рассыпался в пыль, из молочной ставшую красной. Я еще плыл по острым стеклянным волнам на какую-то зеленую веху, меня мутило, уши заложило от боли, я разгребал обрубками пальцев боль, а веха не приближалась. Прошел час, или год, и я понял, что стараюсь напрасно. Мне стало смешно. Ноги! Я их сам оставил на берегу, они-то и не давали плыть, утопленные в расплаве асфальта. Я смеялся, я долго смеялся. Я видел, как смех собирается на губах в пузыри, и они, как надутые газом презервативы, уплывают в стеклянную высоту. Потом на красном экране замелькали пятна людей, сначала мелкие и размытые, потом огромней и четче, а самое большое из пятен сказало слезливо и зло:
– Он мне ответит! Он ответит за то, что в моем аквариуме померзли все коллекционные экземпляры. Лучшие экземпляры! Одна вуалехвостка мадагаскара – пара пятнадцать рублей. А бискайские мраморные дельфинчики! Каждый дельфинчик стоимостью в четвертной. Это двести пятьдесят по старому! Он! Он! Он!..
