Я повернулся и зашагал дальше по дороге Науры, ведущей к самому большому району Города — Фритауну. На каком-то из старых языков это название значило — «Свободный Город». В каком-то смысле это был город внутри Города, здесь было перемешано всё — хорошее и плохое. Его северные улицы подходили вплотную к стенам Среднего Города, выходя на южные переулки можно было слышать шум волн океана. Здесь жили служащие, имеющие допуск в Средний Город, клерки и бухгалтеры, много музыкантов, докеры, моряки, рыбаки, в равной степени много уголовников и законников, ремесленники, вольнонаемные рабочие, мусорщики, старьёвщики, торговцы, купившие лицензию на торговлю в Верхнем городе — в общем, практически все слои многослойного людского пирога, испеченного по воле Королей.
Я не знал этого и вступил на его улицы не подозревая, что проведу на них лучшие годы своей жизни. По крайней мере, те годы, о которых я жалею только по одной причине — они пролетели слишком быстро...
Я свернул с дороги сразу же после того, как заметил мундиры законников. Я испугался и нырнул в первый же переулок. Кажется, чего я мог бояться?! Меня здесь никто не знал, но всё же время от времени меня продирал мороз по коже. Мне казалось, что вот-вот из-за угла выскочат, как черти из табакерки, люди в коричневых мундирах и кто-то из них истошно заорет, показав на меня: «Держите, его он из Селкирка!».
Когда я вышел на улицу Веспас-Ави, одну из четырех основных улиц Фритауна, я сразу заметил башню Судьбы, самую мрачную башню Города. Она была облицована искусно подогнанными друг к другу гранитными блоками. Камни были сложены в странные узоры, вызывающие чувство, близкое к суеверному страху, граничащему с отвращением. Казалось, башня из черного гранита нависает над тобой и множество её черных безжалостных глаз смотрит на тебя из камня, прожигает раскаленной иглой твое сердце, выжигает твою душу и исчезает, оставив привкус железа во рту.
Так мне показалось тогда, но я был голоден, напуган и я очень устал. Потом, когда я много раз видел башню Судьбы просто проходя мимо по своим делам, она не действовала на меня так сильно, как в первый раз, когда я увидел её.
Оказалось, что я просчитался с выбором направления, потому что площадь, на которой возвышалась башня, площадь Судьбы, была административным центром Фритауна, а первые десять этажей занимал участок Закона.
Выйдя на площадь, я врезался в колонну законников. Коричневые мундиры, черная кожа портупей и ремней, короткие рыжие ботинки на толстой подошве, подбитые металлическими скобами, на поясах, у правой руки — болеизлучатель, в открытых кобурах — деревянные рукояти пистолетов. На груди у каждого был золотой щит служителя Закона. Они, наверное, даже не заметили меня, оборванного, босого, с глазами, полными ужаса, а мне показалось, что они пришли за мной. Они о чем-то оживленно разговаривали, а я стоял, как столб, ошалело уставившись на них. Они обходили меня, скользнув по мне презрительным взглядом.
Я обхватил плечи руками, как будто мне стало холодно, и зашагал прочь от башни, прочь от всего, лишь бы уйти подальше. Всё, что я пережил днем раньше, снова всколыхнулось во мне, и я снова ощутил себя загнанным зверем.
Я шел, не разбирая дороги по улице, которая, как я узнал потом, называлась Безар, пересекая Фритаун, уходила к океану. Дома здесь были богатые, отделанные мрамором. Улица была достаточно широкой и вымощенной булыжником. На многих домах висели вывески: «Кафе Морли. Милости просим», «Ресторан „Посейдон“, все дары моря», висели вывески с названиями магазинов. Маленькие переулки вели к увеселительным заведениям с красными фонарями, ожидающими вечера.
Фритаун был переходной ступенью от Среднего Города, где жили люди побогаче, к Нижнему Городу, там жили люди, работавшие весь день на небольших фабриках по переработке морских продуктов или в порту. Фритаун был условно поделён на Северный и Южный районы относительно башни Судьбы. Северный Фритаун, примыкавший вплотную к Среднему Городу, был сравнительно богатым районом, по сравнению с Южным. Дома в Северном были побольше и подобротнее, заведения, рестораны и бары пореспектабельней, мостовая почище. В Южном дома были похуже, мостовая повыщерблена, в переулках — мусор и ветер швыряет с места на место обрывки газет. Респектабельность и надутая важность сходили здесь на нет. Южный квартал был меньше застроен, дома здесь часто разделялись пустырями, а многие дома на окраине вообще были разрушены или постепенно разваливались сами. Здесь было пристанище для всех таких, как я — без дома и семьи.
Повзрослевшие преждевременно лица, хитрый блеск в глазах, хваткость и цепкость рук — вот что отличало таких, как я. Жить захочешь — будешь вертеться.
Я не видел их, таких, как я, в тот день. Снова на Город опускался вечер, жизнь в Северном квартале начиналась — район развлечений вспыхивал огнями, зазывая всех, у кого водятся деньги.
Южный начинал засыпать. Возвращались домой те, кто тяжело работал весь день от рассвета до заката, все возвращались домой и их встречал не электрический свет, а керосиновая лампа, не перина, а продавленный матрас, не развлечения, а неторопливый ужин и сон до рассвета, чтобы отдохнули, наконец, натруженные за весь день руки и ноги.
Во мне боролись два чувства — голода и усталости. Я ничего не ел с утра, и, вдобавок, шагал весь день. Когда впереди в наступающих сумерках выросли развалины большого каменного дома, я не колебался ни секунды. Первая же ниша в серой, поросшей мхом, стене приняла меня, как родной дом. Под головой вместо подушки — рука, одеяла никакого, и, слава Богу, что ночи ещё не слишком холодные. Я скрутился в комок, поджал под себя ноги, подышал немного на озябшие колени и заснул, не зная того, что зашёл я в один из самых опасных районов Фритауна — Восточный тупик...
Накануне я очень устал и поэтому спал я долго, так долго, что проспал почти весь следующий день — я думаю, что это было последствием шока. Меня разбудили камни, упавшие со стены. Кто-то ходил наверху. Я с минуту лежал неподвижно, ещё не проснувшись толком. Когда я поднялся на ноги, напротив меня стояли, полукругом прижав меня к стене, восемь таких же, как я. Я переводил взгляд с одного лица на другое и что-то плохое было написано на них, что-то совсем не доброе, — губы презрительно кривились в злых усмешках, кое-кто подбрасывал на ладони кусок камня, кто-то покачивал отполированное дерево дубинок. Все стояли, молча глядя на меня.
Вперёд вышел черноволосый, со сросшимися густыми бровями, острым длинным носом и широким ртом, толстые губы обнажали ряд потемневших зубов. Руки с большими лопатообразными кистями он скрестил на груди.
