Ознакомительная версия.
«Вам всё предельно ясно, или возникли какие-то вопросы?»
Что отвечают на это люди, которые готовы даже на самоубийство?
«Я всё понял».
«Да, всё ясно. Лишь бы уже приступить к процедуре».
«Ясно. Можно ли заказать сценарий у ваших редакторов, чтобы ускорить процесс?»
«Можете просто стереть все?»
Это обречённые люди. Поколение безвольных недоносков, у которых появилась возможность избежать ответственности. Свалить всё на потерю памяти. Они считают, что погасить боль – это стать счастливым. Они убеждены, что страдания – единственный барьер в достижении благоденствия. Их родители – люди, распорядившиеся их жизнями не так, как нужно было это сделать. Все всё знают. Но никто не думает о последствиях. Счастьезависимые отбросы.
Один из ста клиентов – действительно нуждающийся в помощи человек, прошедший все круги ада, но оставшийся в живых. Война, цунами, смерть любимой женщины. Для бегства есть сотни причин, но настоящая – лишь одна. Даже если такая причина имеется, ты избавляешься не от того, что на самом деле тебе мешает. Всё равно что вырезать аппендикс, умирая от воспаления лёгких. Один из ста, тот самый "реально нуждающийся", развернётся и покинет "Лэнгот", плотно прикрыв эту дверь. Стереть память – стать никем. В своих надуманных трагедиях ты не слушаешь, что тебе говорят. Ищешь лазейки, ведущие к просветлению. Кроты, роющие норы к золотым горам. Слепые трудяги, бессмысленные и несущественные.
Подобно тому, как разгораются споры и дебаты вокруг эвтаназии, или смертной казни, некогда разверзлась пропасть и над методикой доктора Маккалеба.
"Я не убиваю людей, а облегчаю их участь. Вы никогда не хотели проснуться другим человеком? Не быть заложником сложившейся безвыходной ситуации? Только представьте: вы никому ничего не должны, выстраиваете свой собственный мир, обрастая теми знакомствами, которые вам действительно нужны. Делаете не то, чему вас учили, а то, чему научили себя. Рядом не будет такого человека, перед которым вы бы испытывали чувство стыда за содеянное. Наивысшая ступень одиночества – независимость. И одиночество – это не проблема сама по себе. Люди часто путают непонимание их натуры с эмоциональной изоляцией. Всё, что вы могли сделать, осталось за дверью чужого мнения. Суждение извне – самый надежный стопор, непреодолимая баррикада, которую мы научились рушить. Подобные проблемы, по большей части, касаются молодых людей. Проще говоря, они готовы менять что-то. Люди преклонного возраста – трусы, их консервативная модель мышления рождает плотную защитную оболочку, вирусный капсид. Они никогда не признаются, что их не устраивает собственное существование. Потому что это не солидно, потому что это не по-взрослому. Это люди полагают, что знают устройство мироздания, где главный аргумент – опыт. Где возраст – гарант абсолютного знания. Они глубоко ошибаются. Заблуждение – продукт конфликта двух мнений, вбиваемых в одну голову. Дайте себе шанс…"
То была одна из самых лживых апологий, что мне доводилось когда-либо слышать. Пол Маккалеб – герой, победивший саму боль. Человек, избавивший землю от одиночества. Чушь собачья. Казалось бы.
"Лэнгот" не знает, что такое "выходной". Очередь к ним выстроилась года на два вперед. Все хотят начать жизнь с чистого листа. В самом прямом смысле.
Все хотят быть идеальными.
Все заканчивают на кладбище.
«Мистер Симмонсон, ваш сценарий был одобрен редакторами. Мы назначим процедуру на восемнадцатое число». Последние слова сотрудника «Лэнгот», некогда адресованные некому Дэлмеру Симмонсону.
11
Прошло всего три секунды, и дверь открылась. Возможно, мне кажется, но Каталина ждёт меня, ждёт, когда я заговорю или уставлюсь на её кобальтовые глаза. Чуть отойдя в сторону, она приглашает меня войти. В доме пахнет санталом.
Санталовое масло отлично фиксирует верхнюю и нижнюю ноту аромата. Но сейчас всё чаще используют синтетические заменители.
Седьмой круг. Горючие пески. Лихоимство.
Сестра Дэла берёт меня за руку и ведёт на второй этаж, наверное, в собственную комнату. Я иду чуть позади. Оторвать взгляд от задницы Каталины невозможно. Она делает шаг, а ягодица, прикрытая спортивными штанами, подмигивает мне, дразнит, хочет, чтобы я к ней прикоснулся. Ровно двадцать ступеней. Каталина ускорила шаг и, поравнявшись с ванной комнатой, резко останавливается. Оборачивается, смотрит, а свободной рукой толкает дверь.
Напротив душевой кабины стоит табурет – самый обыкновенный и деревянный, скорее всего, изготовленный самим Дэлом-мать-его-Мастером-Симмонсом. Продолжая поддаваться её воле, я вхожу, не совсем понимая, что происходит. На раковине лежит какой-то листок, сложенный вчетверо – немного пожелтевший. Каталина отпускает меня и падает на пол душевой кабинки. Двадцать минут я стою, пытаясь понять, чего она от меня хочет. Сев на табурет и подавшись немного вперед, я все же спрашиваю, что мы здесь делаем?
В ответ – молчание.
Мне стоит посмотреть на листок?
Никакой реакции.
Минуты отбивают множества моих недоумений.
Я чувствую, как напряжение сдавливает грудь, что-то идёт не так. Предчувствие трагедии.
Раскат грома, и я вижу, как бритва рассекает вену на хрупком предплечье. Опаловый кафель покрывается эритроцитами, а Каталина, прищурив один глаз, по-прежнему сверлит моё лицо взглядом. Нельзя это назвать ужасом или паникой. Ступором или прострацией. Всё, что тебе известно, – нужно остановить кровотечение. Ну, чтобы человек не умер.
Шесть салфеток на место пореза.
Перетягиваю носком локоть. Поднимаю конечность выше уровня сердца.
Латая рану и вспоминая, где находится ближайший госпиталь, я замечаю, что Каталина не сопротивляется, не паникует, даже почти не дрожит в отличие от меня. Она не хочет умирать. Или не боится. Я беру её на руки, предварительно схватив листок и сунув его в карман.
Седьмой круг ада. Город Дит. Минотавр впускает Каталину, но я её туда не пускаю.
Те двадцать скоротечных ступеней показались нескончаемыми на пути к свободе.
Я кричу, чтобы Каталина подняла руку.
Ничего.
Подними, подними сраную руку!
И она сделала это. Она услышала меня, исполнила то, о чём я ее попросил.
Сотни домов проносятся мимо и остаются где-то там, позади. Неважно, что у тебя за спиной. Сколько бы родных и близких ни погибло, ты всё равно найдёшь способ утешить себя. Боль пройдёт, воспоминания когда-нибудь уйдут. Нет ничего вечного, нет ничего святого. Всё проходит. Любовь, дружба, здоровье. Не нужно надеяться на то, что ты в любой момент можешь пойти в «Лэнгот» и стереть данные о собственной матери. Как будто её никогда и не было.
Не надо писать предсмертные записки, надев на шею петлю или приставив дробовик к подбородку. Да, покончить жизнь самоубийством – смелый поступок, кто бы что ни говорил. Все эти слюнтяи, утверждающие, будто суицид – удел слабых людей, найдут тысячу причин не глотать горсть Прозака. Каким бы говном они ни были. Им просто не хватает смелости. Но бежать от боли – бесполезно. Её нужно замещать. Не знаешь как? Зайди в любую школу, посиди на уроке химии. Твоя память – это субстрат, в котором будет происходить реакция замещения. Что ты возьмёшь за атакующий реагент – исключительно дело вкуса.
Выйди на улицу и пальни из того самого дробовика по прохожему. Познакомься с какой-нибудь шлюхой, накачай её самым дерьмовым пойлом, затащи в кровать. Знаешь, что еще лучше? Не предохраняйся. Заставь свои поджилки высохнуть. Встань на колени перед случайностью. Почувствуй, каково это – отсосать у фортуны.
Каково это, когда её член разрывает тебе глотку.
Вернись на второй круг. Пусть твоя душа разобьётся о скалы преисподней.
Семирамида, Клеопатра. Похотливые и развратные. И они там, где нет Венеры и Купидона.
Дыхание Каталины становится всё тяжелее. Её бледное лицо по-прежнему невозмутимо.
Госпиталь через пару километров.
Предчувствие трагедии. Тебе кажется, что вот-вот у твоих ног разверзнется пропасть, а дальше – только затяжное падение. Ты никогда не сумеешь среагировать.
Вверх или вниз, вверх или вниз. Что ты выберешь? Южное солнце или ничего.
Мысли закручивают ураган, Минос подхлёстывает плетью, адреналин провоцирует меня. Заставляет утопить педаль. Положить стрелку. Всё что угодно. Лишь бы успеть.
Каталину уводят в отделение скорой помощи, медсестра заверила меня:
– Не беспокойтесь. Вы – молодец. Всё сделали правильно.
Я предупредил её, что Каталина не разговаривает.
– Ещё бы, такой стресс. Мы всё понимаем, ожидайте в приёмной.
Даже если ты знаешь, что всё будет хорошо, заверения постороннего человека заменяют мощнейший антидепрессант. Скажите мне, что завтра солнце застынет в зените и вечно будет освещать мой путь, и я возрадуюсь, будто младенец первого круга, и отправлюсь в исповедальню. Смачно засажу какой-нибудь Франческе или Дидоне. Будь проклят пастор с его речами: "Нас почитают обманщиками, но мы верны; мы неизвестны, но нас узнают; нас почитают умершими, но вот, мы живы; нас наказывают, но мы не умираем; нас огорчают, а мы всегда радуемся; мы нищи, но многих обогащаем; мы ничего не имеем, но всем обладаем".
Ознакомительная версия.
