— Ты дослушай, — перебил Телемах. — Мы этого как раз не хотим!
— Что-то я не въезжаю! Вы не хотите победить?
— Нет, мы хотим победить, только честно, понимаешь?
— Ну ты даешь, дружок! Разве с моей помощью — это не честно?
— Конечно, нет. У всех должны быть равные шансы на победу. Короче, не вмешивайся, Афина, ладно?
— Нет, этого мне никогда не понять! — сказала Афина с раздражением. — Ну и дети растут! Их не устраивает сотрудничество с богами — ничего себе! Когда смертные не понимают богов — это в порядке вещей, но наоборот — это, извините, нонсенс! — она окинула Телемаха негодующим взглядом и исчезла, не попрощавшись.
Ночью Телемаху снились кошмары. Как будто он сдает последний решающий экзамен перед космическим полетом. А в экзаменационной комиссии вся элита: Зевс, Аполлон, Афина, Королев с Гагариным, еще кто-то из бессмертных. И Телемах стоит перед ними, как на допросе.
— Ну что ж, дружок, подготовлен ты, я вижу, неплохо, — говорит Зевс, благожелательно улыбаясь. — А ну-ка, Аполлон, задай ему какой-нибудь вопрос из физики.
Аполлон, посмеиваясь, спрашивает, почему вода в невесомости принимает форму шара. Телемах бодро отвечает про наименьшую площадь поверхности при данном объеме, а, следовательно, и наименьшую свободную энергию. Аполлон машет рукой: вопрос простой и всем понятно, что Телемах знает.
— Конечно, — удовлетворенно гудит Зевс. — А ну-ка, Сергей Павлович, раз уж Константин Эдуардович приехать не смог, спросите-ка у него что-нибудь из астрономии.
Королев, видно, в хорошем настроении, потому что он тоже задает легкий для Телемаха вопрос об удельной энтропии Вселенной. Телемах увлеченно рассказывает о законе сохранения барионного заряда, про отношение числа барионов к числу фотонов, аннигиляцию, переходит, в конце концов, к антропному принципу, начинает цитировать академика Зельдовича. Комиссия слушает его со скучающими улыбками, поглядывает на часы, потом Королев прерывает Телемаха, говоря, что это уже к данному вопросу мало относится.
— Что ж, неплохо, — констатирует он. — Уверенно, хотя и несколько путано.
Зевс благосклонно кивает, поглаживая окладистую бороду. Гагарину, видимо, надоедает эта тягомотина, потому что он просит Телемаха прочитать любимое стихотворение. Телемах смущенно говорит, что еще с утра у него точно было несколько любимых стихотворений о блокаде, но сейчас у него от страха все из головы вылетело, и он помнит только «Илиаду».
— Ну что же, расскажи, что помнишь, — хитро улыбается Зевс.
Телемах начинает читать, в районе второй песни его прерывает Афина и задает заранее приготовленный срезовый вопрос:
— А в каких еще известных стихотворных произведениях рассказывается о сражении за населенный пункт?
Телемах, ясно осознавая, что несет чистую рениксу, тем не менее, отчаянно декламирует первое, что приходит в голову:
— «Стояли со взрослыми рядом мальчишки у стен Ленинграда. Им было всего лишь двенадцать, но были они ленинградцы!»
Афина смотрит на него в упор, постукивая пальцами по столу, ждет. Остальные члены комиссии в некотором замешательстве.
Телемах собирается с мыслями и продолжает:
— «Было дело под Полтавой, дело славное, друзья, мы тогда рубили шведов под знаменами Петра…»
— Гм… — неопределенно произносит Афина. — Это уже ближе, но я не совсем то имела в виду…
— Может, «Бородино»?! — осеняет Телемаха.
— Правильно, — удовлетворенно говорит Афина. — Наконец-то! А теперь докажи, дружок, что в обоих произведениях авторы описывают один и тот же патриотизм, который движет бойцами.
Телемах начинает лихорадочно соображать и просыпается в холодном поту. На улице уже солнышко, шум деревьев и моря. Остается только встать и бежать на зарядку.
Телемах выскочил из дома, свистнул Арго. Собака, зевая, выползла из будки и потрусила рядом. Они проскочили мимо одиноко торчавшего на окраине недостроенного небоскреба торгового центра, задуманного в качестве высотной доминанты острова с моря. Сколько Телемах себя помнил, этот несчастный небоскреб все не могли достроить. То грунт под ним просядет, то грунтовые воды затопят подземные помещения, то кремнопласт признают несоответствующим экологическим нормам, то еще какие-то заморочки. Местные, понятно, ругали небоскреб на все лады, ворча «превращают Итаку черт знает во что! В, прошу прощения, Манхеттен!»
Они побежали вдоль моря через каштановую рощу. Телемах перескочил с разгону через быстрый холодный ручеек с каменистым дном, очень неудачно приземлился на что-то острое, поранил ногу. Оказалось, обломок микросхемы. Телемах с досады зашвырнул его подальше в заросли орешника и, хромая, побежал дальше. Арго суетился вокруг, стараясь чем-нибудь помочь. На стадионе за рощей тренировались космонавты. Они, как обычно, перекинулись с Телемахом парой фраз. Телемах поинтересовался, что там с Троей, потому что не успел еще сегодня послушать новости. Космонавты сказали, что все, как всегда — продолжают бомбить, ночью закоротили Троянскую термоядерную электростанцию графитовыми бомбами. «Ох, доиграется Агамемнон, — подумал Телемах. — Наглый, как танк!» Он помахал космонавтам и рванул дальше. Все-таки, он уже выдохся, а пробежал всего-то стадий пятьдесят… А на эстафете придется выкладываться, никуда не денешься.
Он заметил в стороне от тропинки под одиноким кедром куртинку каких-то светло-желтых мелких цветочков, смахивающих на свербигу, свернул, сорвал веточку, чтобы дома идентифицировать по справочнику.
— А-а, — неожиданно послышался сзади ехидный голосок, — цветочки собираем?
Разумеется, это была Реогения, ну кто же еще?
— Привет, — натянуто улыбнувшись, сказал Телемах. — Ты что здесь в такую рань?
— Ролики обкатываю, — с готовностью сообщила Реогения. — Предки подарили. У меня вчера д. р. был. Прикольные, да?
— Крайне, — сухо сказал Телемах. — Поздравляю.
— Дай цветочек посмотреть, — сказала Реогения. — Фу, какая гадость. Ненавижу крестоцветные. А зачем это тебе?
— Просто так. Идентифицировать.
— А зачем? — спросила Реогения, вертя в пальцах несчастный цветок.
— Ну, не знаю. Если это свербига, то из нее салат можно делать…
Реогения сначала выпучилась на Телемаха, как на последнего придурка, потом сказала:
— А-а, тебя, бедненького, во «Времени» напугали, что Троянская война перерастет в мировую? Ты уже собрался жить в блокадном Ленинграде?
Ох, была бы Реогения мальчишкой, с каким бы удовольствием Телемах надавал ей по шее, не посмотрел бы, кто ее папочка!
— Да, я тебе уже говорила, что у тебя клевый прикид? — продолжала Реогения.
