Ознакомительная версия.
«Сохрани, Господи, мою семью… — защищалась молитвами Джин, — …это все, что у меня есть… все, чем живу я…»
Уже недалеко, за стеной, — короткий диалог:
— Ты меня прямо заинтриговал, Аксель. Уже на терпится увидеть, что же такое ты там приготовил! — и прокатились сдержанные смешки.
— Осталось немного, хозяин. Обещаю, вы останетесь довольны…
Скрипнул запор, распахнулась дверь. В утлую камеру, пропитавшуюся резким запахом нестираной тряпки и кислым душком тараканов, вторгся, как глоток свежего воздуха, цитрусовый аромат мужского одеколона, чистого тела, опрятности. Следом — мускулистый, обросший мышцами, в татуировках, с надетой поверх свободной клетчатой рубашкой — рослый импозантный мужчина. На равномерно выбритой голове дыбом стоял блондинистый, закрепленный лаком, гребешок волос, по раскрасневшемуся дутому лицу катился пот, смачивал вскосмаченные брови, попадал на аккуратно подстриженные черные усы и бороду, скулы пухли желваками, крупные индигового цвета глаза холодно сияли, почти не двигались. В правой мочке уха — серебристая серьга-крест. Ноги закрывали перетянутые ремнем камуфлированные штаны с болтающимися подтяжками-цепями, обувь — высокие, до колена сапоги со шпорами и припрятанным справа ножом. Сам он был безоружен, без намерений показывать силу. Уже за ним вошел и Гремлин, скромненько встал в углу. Джин даже изумилась: прилежный, кроткий, немногословный, угодливый — прежнего изувера будто подменили. И мигом отчаялась, потемнела душой: руки у одного и другого пусты — обещанную провизию забыли, а может и не собирались брать — обманули.
Выхоленный гость, поздоровавшись с узниками по-немецки, передвинулся на середину и, показав на себя большими пальцами, представился с пафосом, самовлюбленно:
— Я — Дако, что-то вроде короля в этом городе. Правда, это словечко дико не люблю, признаться, — слишком уж книжное, что ли, но за давностью лет привык — называют так частенько, всем втык не сделаешь, — закивал, потер горло, улыбнулся ровненькими жемчужинками зубов. В обращении, как ни старался, попеременно проскакивал родной прононс. Ладонью указал на Гремлина, не без гордости объявил: — А вот Аксель, к примеру, с кем вы уже, полагаю, успели пообщаться, всегда зовет меня «хозяин». Хотя бы кто-то не бесит в моем окружении.
Бобби в присутствии еще одного чужого дяди — примолк, в страхе смотрел на вмерзшую в пол сестру. Та, неживая, судорожно дышала ртом, озиралась на мать, дрожала коленками. Джин, в ледяной выдержке, в гармонии с собой, приобняла Клер, ободряюще пригладила и, с вызовом, готовностью всматриваясь в Дако, в холмистый нос его, сказала:
— Все хорошо, заинька, все хорошо… — По глазам пробежали молнии, голос не по-женски окреп, отвердел, — держитесь ко мне ближе. И, что бы ни случилось, — молчите и верьте мне, своей маме…
Покончив с вступлениями, Дако, с противным щелчком вправив шею, с хитрым, лисичьим взглядом осматривая пленников, похвалил Гремлина:
— Вот, значит, какой сюрприз ты привез мне, Аксель! Как же ты меня порадовал! Что-что, а такого не ожидал! Где же ты их… нашел? — повернулся к тому. Гремлин, играя роль скромного услужника, привалился к стене, потирал ладоши, не осмеливался отвечать. Глаза опущены, еще ни разу не поднялись на хозяина. Тот, зная далеко не первый год своего верного слугу, пошутил: — Смотрите-ка — засмущался, скромняга, — и — Джин, улыбчиво: — Он всегда так, когда речь заходит о нем, уж простите…
— Помните про украденные из вашего банка деньги, хозяин?.. Сколько мы мучились? И тот прошлогодний случай в «Вавилоне», когда нам продавец принес помеченные банкноты за покупку генератора? — неожиданно отважился заговорить Гремлин.
Дако перекривило, перекосило. Под подбородком зобом раздулись вены, лицо как-то отяжелело, обрюзгло, ото лба к носу диагональю легла складка.
— Конечно, как такое забудешь, — внешне озлобился, почесал бороду и далее, улавливая, к чему он клонит: — Так-так-так… и ты?.. Хочешь сказать, что… — и выполнил жест рукой, разрешая продолжить.
— Да, хозяин… Я нашел этого покупателя и… кхм… его дом, — закивал Гремлин, воспламеняясь изнутри, — это было, признаюсь, непросто. Но вот самих денег, к сожалению, не нашлось — уничтожили задолго до моего прихода, но я забрал этих… посчитал, что они равноценны понесенным потерям. Мужа ее не было, сторонних свидетелей — тоже. Когда уходили — все сожгли. Еще на днях пролился дождь, так что следы заметены надежно — и следопыт не отыщет.
— Браво! Я снимаю перед тобой шляпу, Аксель!.. Какое виртуозное планирование на незнакомой территории! — протрубил тот и наградил щедрыми аплодисментами: — Вот за что я тебя ценю — ты умеешь думать! И никогда не спрашиваешь, что надо делать и как делать, а ищешь решения самостоятельно! Это талант, Аксель. Искусство! Как сложно сейчас найти думающего человека, но думающего нестандартно — куда сложнее, — приблизился, рывком задрал Гремлину рукава плаща, обнажая дохленькие ручонки с почерневшими перепутьями вен, — завязал бы ты еще и с этим пагубным пристрастием… да что тут скажешь…
— Без нее мне… кхм… скучно жить, хозяин. Поганенько. Нет творческой жилки… — скомканно объяснился Гремлин, опуская рукава. Сказал, а у самого в глазах — пустота, бездушие. Взгляд — отчужденный, остывший.
— А зря — сделал бы тебя начальником городской охраны! Карьера все-таки! Размах! — подразнил Дако, отошел.
«Господи, что же сейчас взбредет ему в голову?.. — как обожженные кусочки бумаги на сильном ветре, вертелись опаски в голове Джин. — Чего ждать?.. До смерти страшно…»
Гремлин отмолчался. Дако приблизился к Джин.
— Все-таки щедрый подарок ты мне подготовил, Аксель. Взамен — хорошенько покути в «Вавилоне», развейся несколько дней. Все за мой счет. А как нагуляешься — не забудь заглянуть ко мне: есть одно дельце как раз по твоей душе. Что же насчет денег, то черт бы с ними — это простая бумага, в конце концов, — смотрел все время в глаза, лоб плененной матери, на детей не обращал внимания, будто их тут и не было вовсе — так, поставили в нагрузку, для фона. Затем начал: — Что же с вами делать? Хм… что за взгляд! Никак готовишься выцарапать глаза?.. Ух, острый, как нож! А мне нравится! Есть в нем что-то! Ей-богу, что-то есть! — и с ражем, напором, горячо задышав той в лицо: — Но сейчас я не советую тебе так смотреть на меня, потому что я… — сложил пальцы ножницами, пощелкал у нее над головой, проговаривая «чик-чик», — могу оборвать твою никчемную жизнь. И деткам тоже. Понимаешь, какая штука получается: здесь ваши судьбы — мои. Они принадлежат мне! МНЕ! Это ясно? Если ты надеешься выжить — придется слушаться МЕНЯ! Поэтому присмири свои глазенки, не доводи до греха…
Ознакомительная версия.
