Ознакомительная версия.
«Боже, неужели их накрыло рухлядью?.. Как двигать эти громады?.. Где отыскивать?.. — леденили кошмарные суматошные соображения. Потом просвет: — Или спаслись? Убежали?.. Нет, определенно должны были спастись. Джин — умница, на пять шагов наперед думает. Она бы не стала с детьми дожидаться погибели. Какая мать так поступит?.. Но куда они отправились?.. Везде же смерть… — сердце отвалилось, ударило по ребрам — Отец Небесный, повсюду же волки! Затем вторая волна дум: — А поджег кто тогда? Мародеры? Кучки бандитов? Этим они точно не занимаются. Ограбить, горло вскрыть — да, но не такое — не тот профиль, не то ремесло. Да и подобного не случалось никогда… Что-то здесь не так…»
Разбежался пустыми, ослепшими глазами по полу, фрагментам рухнувших стен — никаких зацепок, ниточек, способных приоткрыть завесу тайны. Поджигатели оставались инкогнито…
— Что же случилось?.. За что мне браться?.. — сорил я вопросами, скулил. Тут ищущий взгляд засек у груды деревяшек бутылочное донышко, рядом — прочие осколки, горлышки. В боку закололо, затылок заныл — вот и подсказки. Подошел, поднял первое подвернувшееся стеклышко, разглядел, принюхался: в ноздри, помимо кислятины, запросился не до конца выдохшийся дух масла, бензина: рецептура горючей смеси, ни с чем не спутаешь. Проходимцы ей не пользуются — дорого и незачем. Круг лиц сузился, мозаика сложилась, а в мозг задолбил ясный ответ: «Дако. За этим стоит Дако. Вспомнил о деньгах и пришел. Только, конечно же, не лично — прислал цепного пса, Гремлина. Господи, столько же времени ушло. И все-таки разыскали меня, выследили…»
Из дома вышел чужим себе человеком — шалым, обескураженным, сраженным истиной. У самого входа замер, взялся за сердце, задыхаясь, грохнулся на корточки, прикрылся ладонями. В ушах звенел смех Бобби, пели речи Джин и Клер, шуршала откуда-то из-за кулис унылая октава Дина. Мимо глаз серыми птицами понеслись обрывки былых времен, памятных дней. Как много пережитого, бесценного, сколько красок позади, событий. Казалось: шагни — и уже там, вдалеке от насущных бед и потрясений, а на деле — страшное расстояние, не дотянешься, не допрыгнешь. Сейчас же — крах и тени, и нет других дорог, развилок, некуда сворачивать и поздно что-то менять, перестраивать сюжеты отлетевших лет, рвать волосы на голове: вина во всем лежит на моих плечах, мне держать ответ перед небом.
Слезы рванули из глаз, глотку свело судорогой, изо рта с воем вышло пекло, адский пыл. Лицо точно обросло трещинами, высохло, облупилось. Истерически перекошенные губы, в слюнях, содрогались. Приступ одиночества забрался под одежду, вошел, ледяной, под кожу, как шип, влез в позвоночник.
— Не пойди я тогда за тем рюкзаком — все вышло бы иначе… — изломанным голосом сокрушался я, шмыгал носом. Всего гнуло, перекачивало, травило дурными чувствами. Душевная темнота и горесть властвовали надо мной, усыпляли рассудок. И опять: — Это моя вина… Моя…
Когда же утихли эмоции, а дождь в сердце закончился — убрал руки и ахнул, чуть не онемев: прямо подо мной, в чернильной луже, золотилось маленькое колечко. Подобрал и сразу узнал: обручальное, принадлежало Джин с той самой секунды, когда надел его у алтаря на безымянный палец. Она оставила знак, особое послание. Умоляла, чтобы спас ее и детей. Мою семью похитили, а дом сожгли, в этом уже не оставалось ни малейших сомнений.
«Джин… — осветилось в уме, — …держитесь, помощь уже идет…»
По телу прошелся опустошительный шторм, руки налились гневом, ноги сбросили оковы. Сознание пьянила жажда расправы, крови, криков. Во мне проснулся старый солдат, достал верное оружие, сдунул пыль, приготовился к последней в своей жизни битве.
Положив кольцо супруги во внутренний карман, я посмотрел на небо, почти вернувшее прежние алые тона, отдышался и сказал, по-звериному оскалившись:
— Вот и пробил твой час, Густав Кох… — и дальше: — Поквитаюсь с тобой страшно…
Забрал рюкзак, оружие, поспешил в путь. Подле сарая натолкнулся на размытые отпечатки ботинок, борозды от множества колес. Они уходили на север, к Гриму. На самом дне осталась невпитавшаяся кислота, камни, щебенка — «Вараны» нагрянули до прихода ливня, где-то за день или раньше.
«Одному мне в этот раз не совладать — очень велики риски. Да и боеприпасов нет, вода почти на исходе, — прикинул я, — мне требуется помощь Дина. Больше не к кому обращаться. Надеюсь, не откажет… ради детишек, Джин… в последний раз…»
И прытким волком отправился к болотам.
Дорога заняла час взамен давних двух — спасибо напарнику за короткий путь в обход. Совсем рассвело. Зарядилось солнце, ожил ветер. Вышел со стороны младшей школы, попал в детский садик через запасные ворота. Где-то каркнул костоглот и умолк — поприветствовал наверное. Мало тут чего переменилось с моего последнего визита сюда, лишь крепко побило дождем заросли, пощипало деревья да размыло голубизну плиток на корпусах.
Поднимаясь к доброму другу в гости, я заметно волновался: вдруг ушел на охоту или, что хуже, — навсегда оставил свое логово, не дождавшись нашей последней встречи.
В игротеке, несмотря на солнечную погоду, висела самая настоящая лесная полутьма. Окна закрылись за пылью, пропотели, как в лютый январский мороз, не пускали внутрь дневной свет. Воздух вобрал в себя гарь, зловоние немытой обуви, одежды, оружейного масла, перегара, спирта, табака. Мебели никакой не осталось — по-видимому, ушло на топку помещения. На прежнем месте прищелкивал и вытанцовывал затейливые па проголодавшийся костер, доедал дверцу карликового шкафчика. Хозяин же, закутанный в плащ, развалившись, бродягой восседал у левой стены, на голом полу, устеленном пустыми бутылками и вспоротыми консервными банками, в полусне сопел, причмокивал, мямлил пьяный вздор. Непросыхающее лицо заплыло, обрюзгло, позеленело, щетина, какую не видел с давней поры, переросла в хохлатую неподстриженную бороду, волосы паклями приклеились к скулам, глаза, полузакрытые, заплывшие, недвижно смотрели на пляшущий огонь, не замечали посетителя. В одной руке держал недопитое пиво без этикетки, в другой — надраенное до новизны ружье. Таким и предстал передо мной преданный напарник и зоркий охотник Дин Тейлор, в чьей душе без моего дружеского пригляда произошла страшнейшая трагедия, духовный развал.
«Что же с тобой стало, друг… — на миг посетила мысль, — зачем же ты так с собой…»
Я томительно топтался в дверном проеме, глядел на Дина, обжигался сердцем и боялся говорить. Но личная боль, нужда подтолкнули к началу:
— Дин, это я, Курт… узнал?.. — и скромненько зашел в комнату, глубже втолкнул в легкие здешний угар, утлость. Все как в незапамятные времена — стены, потолок, костер, только Дин теперь иной: покалеченный, эмоционально выгоревший, расшибленный о дно жизни. На мои слова тот измученно вздохнул, будто старец перед последним издыханием, без спеха перекатил голову в мою сторону, заморгал. Глаза стали отходить от мути, теплиться, очеловечиваться. Из левого, тронув серебром ресницы, покатилась слезинка. Она капнула на бороду, раздвинутую у рта в улыбке. Ту, какую знал и по-своему любил. А следом себе: «Узнал. Узнал меня, дружище…»
Ознакомительная версия.
