Ознакомительная версия.
В тот миг, когда он, Луций, под воздействием конопли испытывал дрожь и смятение, некий доктор Беккер затянул на нем петлю. Но и то, и другое было лишь погружением в собственные глубины; на самом дне находишь только самого себя, старого Протея,[85] выдумавшего свой мир и города по образу собственных грез. Последним и самым сильным противником, которого нужно было одолеть, оставалось собственное «я».
Поражение было бесспорным, высокие своды рухнули. Оба столпа — власть и честь — перестали быть для них опорой. Уверенность спала с него, словно доспехи, и Будур стала той средой, через которую проникла и ударила по нему боль. Она поразила его, попав точно в цель, как снаряд. Как же это возможно, что одновременно в нем зародилась надежда на новую весну?
* * *
Раздался стук. Вошел Ортнер.
— Вы сидите в темноте, Луций. Это нехорошо.
Он включил свет и сел рядом с ним.
— Костар приготовил для вас комнату, где через террасу у вас будет вид на море. Вы останетесь довольны. Надеюсь, вы подольше погостите у меня.
— Вы виделись с Князем? — спросил Луций.
— Да, я видел его. Мы осматривали теплицы, их нужно подготовить к зиме. Я мог бы пойти к нему и раньше, но посчитал, что так будет лучше. Если у него и возникла хоть малейшая досада, то вы можете быть уверены, что теперь ее больше нет.
— Я благодарю вас. Можно предположить, что рапорт Патрона нуждался в некоторых пояснениях.
Ортнер кивнул:
— Он был несколько односторонним. Хотя Князь и любит ясные головы, однако не полагается только на них. Он испрашивает также совета еще и у левой стороны.
— С левой стороны — сердце. У меня сложилось такое впечатление, что повод для разрыва пришелся Патрону весьма кстати.
— Он устраивает его, — подтвердил Ортнер, — потому что вы отдалились от системы. Вы отклонились от нее уже в своих астурийских донесениях. Далее, он находил ваше возрастающее влияние на слушателей Военной школы чреватым опасностью. Особенно назначение на должность Руланда точило его все время как червь. Что ж, все это разные подходы к метафизике.
— Да, конечно, — сказал Луций. — Он хотел ввести метафизику как допинг, чтобы сделать команду сильнее. С такой подмогой легче переварить большие дозы насилия. Я признаю, что Руланд не соответствовал этим требованиям. Он остается чистым академиком.
— Патрон считает, если бы вы ввели вместо этого второй час верховой езды, толку было бы гораздо больше.
— Тут он, пожалуй, прав. Теперь он может взять на службу второго конюшего.
Ортнер улыбнулся.
— Князь не желает, чтобы воспитание целиком зацикливалось на галифе. Он и в вашем случае не разделяет мнения генерала, хотя, конечно, не может его дезавуировать. Ваше участие, проявленное к Антонио Пери, он оценил, истолковал его в своем духе; он одобряет ваши действия. Это распространяется и на семью Пери, хотя от сомнений формального порядка нельзя просто так отмахнуться. Он сказал: «Это заботы, о которых следует доверительно говорить со своим военачальником».
Луций чувствовал, как спокойный твердый голос вливает в него силы и облегчает ему душу.
— Я знал, что он посмотрит на вещи шире, не прямолинейно. Он видит больше, чем допускают рамки закона. В том и причина, что приказы Патрона выполняются, а Князю служат умом и сердцем.
— Вы можете быть в нем абсолютно уверены, — подтвердил еще раз Ортнер. — Он принял решение, что ваша отставка будет сопровождаться повышением в звании. Похоже, что и Патрону это не так уж не по душе.
— Возможно, потому что он видит в этом новый афронт, который он нанесет Ландфогту. И мне так приятнее — я не любитель трагических развязок.
— Никто их и не ждет от вас, Луций. Они плохо совмещаются с вашей натурой, это и постороннему глазу видно. Вы не бунтарь, и изменения в вас соотносятся с укладом вашей души. Одного Гелиополя вам мало. От вас ждут большего.
Луций пожал ему руку. Ортнер продолжил:
— Князь приветствует, что вы в качестве моего гостя будете находиться поблизости от него; вы, таким образом, как бы и его гость, и он просит вас рассматривать его охотничьи угодья и его сады как свои. Дуглас выслушает завтра все ваши пожелания. Даже если вы и оставляете военную службу, Князь все же желал бы, чтобы вы не уезжали отсюда.
Луций покачал головой.
— Это пройденный этап. Во Дворце не место частному лицу. Это было бы призрачное существование.
— Может, как раз именно частная жизнь, — возразил ему Ортнер, — и даст вам больше свободы и возможности реализовать себя.
— Но здесь в заливе вопросы безопасности играют тоже немаловажную роль. Я могу чувствовать себя польщенным, что Ландфогт рассматривает как дело чести необходимость уничтожить меня и что моя голова оценивается охотником за черепами доктором Беккером как один из главных трофеев. Мне пришлось бы искать защиты у мавретанцев.
— Но вы же всегда можете свободно вернуться в Бургляндию.
— О нет. Я никогда туда не вернусь. Мне никогда не простят, что я нарушил традиции Страны замков и предпочел им личное счастье. У меня там больше нет прав.
Он замолчал и подпер голову рукой. Ортнер поднялся и обнял его.
— Вы видите сегодня все в мрачном свете, Луций. Причина тому усталость, изнеможение. Мир велик, и по ту сторону Гесперид находится не одна Бургляндия. Вы будете счастливы со своей спутницей жизни в одном из тех белых островных городов, которые вы так любите, — в одной из старых морских гаваней, навеки погруженных в мифы. Где сверкает море и солнце, где зреют виноград и маслины, где даже нищие живут свободными, как короли, и где мудрое око, как ваше, будет наслаждаться этим зрелищем. Старые источники забьют новой радостью, а жизнь покажется еще более желанной. Вам надо взять с собой еще Хальдера. Князь определил ему стипендию для путешествий.
Луций встал.
— Я благодарю вас, мастер. Вы правы — я очень устал. Утро вечера мудренее. Ваше общество придает мне силы. Ортнер дружески кивнул ему. — На Пагосе вы отдохнете. Мы отправимся завтра. Гортензия уже ждет нас с бутылкой «веккьо». Что скажете, если мы заглянем к Вольтерсу и посмотрим, как устроилась Будур Пери?
Они спустились вниз и покинули Дворец.
Солнце прошло четверть своего суточного пути. Тусклым диском поднялось оно над Красным мысом, еще не разогнав туман. Однако сквозь его тонкую вуаль уже были видны нежная морская рябь и белые барашки при легком ветерке. В сером утреннем тумане начали всплывать контуры островов.
В этой дымке морские пучины еще не обрели своей царственной синевы, они дыбились на горизонте тускло-зеленой громадой. Там, где было мелко, вода казалась отшлифованной, прозрачной, как стекло, сквозь которое виднелись, как разводы на нем, серебристые морские водоросли. Миражи еще не полностью рассеялись.
Ознакомительная версия.
