Печаль, которую он испытал днем, не до конца оставила его — напротив, ушла куда-то вглубь, стала чем-то менее явным, но при этом в большей мере частью его самого. Какой прекрасной была эта игра, как он радовался, наслаждался ею… но зачем-то гнал ее к концу, делая свою радость скоротечной. Понял ли уже Никозар? Уж подозрения-то у него наверняка должны появиться. Гурдже сел на небольшую каменную скамеечку.
Он внезапно осознал, что ему будет не хватать Никозара. Он чувствовал, что император в определенном смысле ближе ему, чем любое другое существо, что эта игра — интимное действо, что они делятся опытом и ощущениями, и никакие другие отношения, пожалуй, с этим не сравнятся.
Наконец он вздохнул, поднялся со скамьи и снова подошел к ограждению, откуда открывался вид на мощеную дорожку у подножия башни. Там стояли два императорских гвардейца, едва видимые в лучах света из открытой башенной двери. Их бледные лица были задраны вверх — они смотрели на Гурдже. Он не знал, помахать им или нет. Один из стражников поднял руку, и в глаза Гурдже ударил яркий свет. Он закрылся рукой. Третья фигура — потемнее и поменьше, — которой Гурдже не заметил до этого, двинулась к башне и вошла в освещенную дверь. Луч фонаря погас. Гвардейцы встали по сторонам двери.
В башне раздалось эхо шагов. Гурдже снова сел на каменную скамейку и стал ждать.
— Морат Гурдже, добрый вечер.
Это был Никозар — темный, чуть сгорбленный силуэт императора Азада выплыл из башни.
— Ваше высочество…
— Сидите, Гурдже, — сказал тихий голос.
Никозар присоединился к Гурдже на скамейке; его лицо, освещаемое только слабым мерцанием из лестничного колодца башни, напоминало неотчетливый лунный диск. Видит ли Никозар его, спрашивал себя Гурдже. Лицо-луна повернулось к растянувшемуся на весь горизонт пунцовому мазку.
— На мою жизнь покушались, Гурдже, — тихо сказал император.
— Неужели… — в ужасе начал Гурдже. — Вы целы, ваше высочество?
Лунообразное лицо снова повернулось к нему.
— Со мной ничего не случилось. — Верховник поднял руку. — Прошу вас, обойдемся без «высочеств». Мы здесь одни, так что протокола вы не нарушаете. Я хотел объяснить лично вам, почему в замке введено военное положение. Все стратегические пункты заняла гвардия. Новой атаки я, правда, не жду, но мы должны быть предусмотрительны.
— Но кому это нужно? Кому нужно нападать на вас?
Никозар посмотрел на север, в сторону невидимых холмов.
— Мы полагаем, что преступники предприняли попытку бежать через акведук к озерам, так что я и туда послал гвардейцев. — Он неторопливо повернулся назад к Гурдже. Голос его звучал приглушенно. — Вы поставили меня в любопытную ситуацию, Морат Гурдже.
— Я… — Гурдже вздохнул, опустил глаза. — Да. — Он скользнул взглядом по круглому бледному лицу перед ним. — Мне очень жаль. Я хочу сказать, что игра… почти закончена. — Он услышал, как дрогнул его голос, и не смог заставить себя взглянуть на Никозара.
— Ну что ж, — тихо сказал император, — посмотрим. Может быть, утром у меня для вас будет сюрприз.
Гурдже вздрогнул. Мутное бледное лицо перед ним было слишком неотчетливым, чтобы различить выражение. Но неужели Никозар говорит всерьез? Он ведь наверняка должен был увидеть, что его позиция безнадежна. Или он увидел что-то такое, чего не заметил Гурдже? Волнение сразу же охватило культурианца. Может, он был излишне самоуверен? Ведь больше никто ничего такого не заметил, даже корабль. Что, если он ошибся? Ему захотелось еще раз взглянуть на доску, но даже тот лишенный подробностей образ, который сохранился в памяти, был достаточно точен, чтобы оценить шансы обоих. Поражение Никозара было неочевидным, но неизбежным. Гурдже не сомневался — у императора не было выхода, игра наверняка кончена.
— Скажите мне кое-что, Гурдже, — ровным голосом сказал Никозар. Белый круг снова повернулся к Гурдже. — Сколько времени вы на самом деле потратили на изучение игры?
— Мы сообщили вам правду — два года. Это был интенсивный курс, но…
— Не лгите мне, Гурдже. В этом больше нет необходимости.
— Никозар, я вам не лгу.
Лунообразное лицо качнулось.
— Как вам угодно. — Несколько мгновений император молчал. — Вы, наверно, очень гордитесь своей Культурой.
Последнее слово он произнес с отвращением, которое могло бы показаться комичным, если бы не было таким искренним.
— Горжусь? — переспросил Гурдже. — Не знаю. Я ее не строил — просто так случилось, что я в ней родился, я…
— Не упрощайте, Гурдже. Я говорю о той гордости, что мы испытываем, будучи частью чего-то. О гордости представлять свой народ. Вы что, хотите сказать, что не чувствуете ничего такого?
— Я… ну, разве что, может быть, немного… но я никого здесь не представляю, Никозар, кроме себя самого. Я здесь для того, чтобы играть, только и всего.
— Только и всего, — тихо повторил Никозар — Ну что ж, наверно, следует сказать, что отыграли вы хорошо.
Гурдже жалел, что не видит лица верховника. Дрогнул его голос или это только показалось?
— Спасибо. Но это наполовину и ваша заслуга, более чем наполовину, потому что вы…
— Мне не нужны ваши похвалы!
Никозар, выкинув вперед руку, хлестнул Гурдже по лицу; тяжелые кольца оцарапали ему щеку и губы. Гурдже откинулся назад — пораженный, ошеломленный, шокированный. Никозар вскочил на ноги и подошел к перилам, положив пальцы-когти на темный камень. Гурдже прикоснулся к окровавленному лицу. Рука его дрожала.
— Вы мне отвратительны, Морат Гурдже, — сказал Никозар, обращаясь к красному мерцанию на западе. — В вашей слепой безжизненной морали даже не предусмотрено места для вашего успеха здесь, и вы относитесь к этой игре-сражению как к грязному танцу. Игра — это борьба, это схватка, а вы пытались соблазнить ее. Вы ее извратили, священнодействие заменили мерзкой порнографией… вы ее испоганили… самец.
Гурдже потрогал разбитые губы. Голова у него кружилась, плыла.
— Может… это только вы видите так, Никозар. — Он проглотил густую солоноватую кровь. — Я не думаю, что вы абсолютно справедливы в…
— Справедлив?! — прокричал император; он подошел к Гурдже и теперь стоял, возвышаясь над ним и перекрывая собой далекое зарево. — Кому она нужна — эта ваша справедливость? Разве жизнь справедлива? — Он протянул руку и ухватил Гурдже за волосы, встряхнул его голову. — Ну, справедлива? Справедлива?
Гурдже не сопротивлялся. Мгновение спустя император отпустил его волосы. Руку он держал так, словно прикоснулся к чему-то грязному. Гурдже откашлялся.
