— Тогда почему вы здесь, капитан? А не там, окучиваете свои цветочки? Молчите?
— А чего с тобой о жизни говорить? — огрызнулся капитан. — Все равно ведь не поймешь.
— Да я тоже не дурак вроде, — съязвил Стрельченко. — А говорить вы не хотите, потому что такой же беглец, как и я. Только боитесь в этом признаться. Вот выпрут вас на заслуженную пенсию, посидите вы в своих цветочках месяц–другой, поедите шашлык, накупаетесь. А потом, в одно прекрасное утро, возьмете да и застрелитесь.
— Из парализатора, — усмехнулся капитан.
— Да ладно. Это же я образно. Мало ли других способов…
— Например, на давно прошедшей войне.
Лейтенант вдруг заметил, что уже вполне отчетливо видит собеседника — дождь перестал, и над позициями занимался холодный туманный рассвет.
— Да, — ответил Стрельченко, — например. — Это лучше, чем сдохнуть от безделья в вашем ли–берастическом раю. Где все доступно, разрешено и давно решено за нас.
— Неужели так сложно найти себе область приложения усилий? В конце концов, есть искусство. Наука. Освоение Солнечной системы.
— Искусство зашло в тупик задолго до Новой республики. Оно давно уже превратилось в конъюнктурный придаток системы обслуживания. Фундаментальная наука? На кой черт мне причины возникновения Вселенной, когда я не понимаю смысла собственного существования? Прикладная же наука существует, чтобы совершенствовать условия жизни. А как можно совершенствовать совершенство? Что же касается экспансии… Скажите, капитан, каков смысл превращения других планет в еще одно тихое либеральное болото?
— А тебе ближе по духу тоталитарные режимы? Может, все–таки стоило тебя сдать в ОГПУ?
— Напрасно иронизируете. Между нами гораздо больше общего, чем вам кажется. Мы оба видим смысл своей жизни в борьбе за вечный мир и общечеловеческое счастье. Но достичь его не хотим, потому что потеряем свою цель. И мы оба возвращаемся назад, потому что в своем времени нам делать нечего.
Капитан почувствовал легкий толчок в лицо — сырой рассветный воздух дрогнул. А потом еще и еще. Лейтенант вскочил, нашаривая под нарами каску.
— Началось, — пояснил он и, высунувшись из щели, что было силы крикнул: — Все в укрытие!!!
Капитан выплеснул из каски воду, надел ее и принялся торопливо подтягивать ремешок под подбородком, ежась от стекающих за шиворот ледяных капель. Послышался пронзительный шуршащий свист, сопровождаемый легким треском, словно кто–то рвал на части марлевые бинты. Строгачев через проем увидел, как в полусотне метров сбоку встал черный сноп разрыва, и в следующее мгновение взрывная волна швырнула его на стену. С перекрытия на него повалились мокрые комья грязи. А еще через две секунды уже громыхало и рвалось вокруг, не переставая. В щель вместе с лейтенантом ввалились несколько заспанных бойцов, прячась от непрерывного сыплющего града земли, расщепленного дерева и камней.
Первое время капитан мало что видел, приткнувшись к нарам и прикрыв лицо руками. Люди вокруг старались вжаться в землю, которая при каждом разрыве вздрагивала, сбрасывая их с себя, точно перепуганная лошадь. Казалось, что артподготовка не кончится никогда, и капитан с удивлением заметил, что начинает к ней понемногу привыкать и воспринимать окружающее. Пожилой сержант пытался закурить. Соорудить самокрутку ему как–то удалось, но прикурить никак не получалось — очередная взрывная волна срывала пламя с каждой новой спички. Боец помладше, лежа ничком, вздрагивал от каждого разрыва, как от удара. Другой, прижавшись к стенке щели, при каждом звуке летящего снаряда крестился и повторял: «Господи, спаси и помилуй!» — а после взрыва добавлял к этому редкостное по крепости непечатное выражение.
— Остапчук, никак, в Бога уверовал? — крикнул ему лейтенант.
Голос его во внезапной тишине прозвучал неожиданно громко. Артподготовка закончилась.
Капитан тяжело поднялся, сел на усыпанные грязью нары. Воздух удушливо вонял сгоревшим порохом. В голове звенело, точно кто–то над ней что было силы лупил в гигантский медный гонг.
— На позиции! — приказал лейтенант. — А ну! Шевелитесь, живо! По местам!
Он расталкивал своих бойцов и подгонял к выходу, пока все они не оказались снаружи, и вышел следом. Капитан чертыхнулся и последовал за ним.
— Держись ближе, — приказал он. — До переброски мало времени.
— До атаки еще меньше, — ответил Стрельченко. — А я должен командовать взводом.
Пригнувшись, он побежал по траншее, проверяя готовность бойцов. Капитан, волей–неволей, пошел следом. Местами приходилось ползти — траншея была разворочена снарядами и полузасыпана землей вперемешку с обломками горбыля и тальниковой плетенки.
— Не стрелять, не стрелять! — послышался впереди голос лейтенанта. — Ждать команды!
— Без команды не стрелять! — понеслось дальше по траншее. — Не стрелять без команды!
Капитан выглянул за бруствер и увидел метрах в девятистах ползущие коробочки танков, сопровождаемые черными точками пехоты.
— Что, — спросил Строгачев, — и убивать будешь?
— Это война, капитан, — ответил Стрельченко. — И здесь, как правило, убивают. Или вы, или вас.
— Это квалифицируется, как злостное нарушение ПВК! Преднамеренное вмешательство! И чревато изменением будущего!
— Любые перемены к лучшему, — сказал Стрельченко. — В этом вашем будущем. И потом, я не сторонник теории эффекта бабочки. До переброски, в лучшем случае, двадцать–тридцать минут. Если хотите до нее дожить, берите винтовку и стреляйте.
Лейтенант кивнул в сторону соседней ячейки, напротив которой в траншее лежал ничком убитый боец. На бруствере, нацелившись штыком в мутное рассветное небо, осталась полузасыпанная землей трехлинейка. Капитан чертыхнулся, оттащил убитого в сторону и занял его место.
— Винтовку очистите, — сказал Стрельченко, — не то заклинит.
Капитан отряхнул затвор, загнал патрон в патронник и приготовился.
— Я буду стрелять только в воздух, — предупредил он.
Лейтенант не успел ответить. Серые коробки танков, одна за другой, стали окутываться дымом, и послышался знакомый уже свист — немцы открыли огонь поддержки. Первые снаряды рвались то впереди, то позади траншеи, но с каждым выстрелом черные снопы разрывов вставали ближе и ближе. Противотанковая артиллерия не торопилась выдавать позиции — ждала, пока подойдут на дистанцию прямой наводки.
— Чуете, а? — радостно заорал лейтенант, отплевываясь от земляной пыли. — Чуете, как жить охота? Вот это — жизнь! Вот это и есть — она! Когда за нее надо драться! Зубами землю грызть!
— Дурило ты! — крикнул в ответ капитан. — Малолетнее! Псих!
