Николай взялся за это дело по личной протекции князя Голицына, который имел к сему какие-то свои расклады, но Николаю было достаточно просьбы его покровителя и друга, ещё ни разу, ни словом, ни делом не подводившего молодого офицера и боярич очень ценил это отношение. Ну и кроме всего, он, ещё с детских времён искренне ненавидел всяких жуликов и бандитов. С того самого дня, когда, проезжая станицу Попасную, увидел семью у которой увели всех трёх лошадей, сразу уничтожив крепкое крестьянское хозяйство, низведя его до побирушек. Тогда он, выгреб всё из своей копилки, добавив из дорожных денег, отдал отцу семейства, чего им с трудом, но хватило бы на лядащую лошадёнку, а значит семья не пошла бы по миру. Но и после, видя попадающиеся иногда скрюченные трупы конокрадов, насаженные на кол, никогда не отворачивался, а лишь улыбался словно подтверждая приговор общества. Собаке — собачья смерть.
— Прокоп Игнатьич! В кабинет хозяина игрового салона вбежал распорядитель «Орехового зала» — Пономаря на карте взяли!
— Допрыгался снягол… — С мрачным удовольствием констатировал Сухоруков. — Как взяли?
— Дык, энтот, что играл с ним, руку Пономаря как мышь пришпилил. Вместе с тузом, на рукаве. Я там Данилу и Степана оставил, а сам к вам.
Когда Сухоруков, одетый во вполне приличный фрак, вошёл в гостиную, лощёный и солидный Пономарь уже не ругался, грозя всеми карами, а превратился в съёжившегося мужичка, с больными глазами. Он тихо скулил от боли, не пытаясь высвободить руку из стального капкана и глядя в одну точку.
Прокоп Игнатьевич лишь мельком глянул на стол, залитый кровью, и на торчащую краем из-под обшлага пиджака карту, и перевёл взгляд на соперника Пономаря.
Дело Сухорукова всегда балансировало между интересов криминальных авторитетов, сыскной полиции и крупных игроков, а посему и тех, и других, и третьих, он узнавал мгновенно. Не по лицу, и не по одежде. Даже в искусном гриме и под париками, их выдавал способ двигаться и спокойный твёрдый взгляд людей, уверенных в своей силе и праве сильного. Ну и некоторая отчаянность конечно. Ибо спокойные и тихие по таким заведениям не шлялись.
Но этого господина в маленьком «немецком» пенсне, аккуратных усиках и скромном, но хорошо сшитом костюме — визитке, он не смог сразу отнести к той или иной категории. Легкая небрежность в костюме, что отличала людей обеспеченных, некоторая бледность лица свойственная кабинетным работникам, чуть вытянутый вислый нос любителя вина, усы, с едва заметными искорками ранней седины, и бородка, скрывавшая форму челюсти, ничего толком не могли сказать о посетителе. Но вот то, что был тот совершенно спокоен, и уверен, говорило о нём лучше всякого паспорта.
Даже пистолет тот держал расслабленно но уверенно. Привычным хватом, опустив вниз, но всякому было ясно, что при малейшей угрозе, его длинный магазин опустеет в момент, наделав много маленьких и очень неприятных дырочек. И то, что господин был не из простых, тоже было ясно. Заметить выскальзывающую карту, вынуть кинжал, да воткнуть его так шустро, что ловкач Пономарь не успел и глазом моргнуть… Это задачка не для рядового филера. Да и не для оперативника шестой управы, что гонялась за бандитами. А вот в Тайной канцелярии и не такие люди водятся. Да и то сказать. Не будет простой гражданин таскать с собой кинжал такого лютого вида, что при взгляде на него, волосы на спине встают дыбом.
— Господин…
— Никольский, Пётр Евгеньевич. — Мужчина учтиво поклонился. — Делопроизводитель архивного управления железных дорог.
«А выправка-то у вас, Пётр Евгеньевич, или как вас там, вполне военная. Не менее чем майором вы в вашем архиварии числитесь» — Прокоп Игнатьич усмехнулся про себя. Всяких хитрых контор по Москве было не сосчитать, и возможно, что этот Никольский даже не врал. Хозяин игорного дома поклонился в ответ и представился.
— Дворянин Прокоп Игнатьевич Сухоруков — владелец сего заведения.
— А скажите Прокоп Игнатьич, что у вас обычно делают с шулерами?
— Тут от вас всё зависит. — Хозяин салона качнул седой головой. — Хотите в полицию сдадим, хотите виру стребуйте. А может ещё чего… Но у меня в заведении ему больше не играть.
Никольский изобразил нечто среднее между поклоном и кивком.
— Тогда, если вы позволите, я оставлю его людей на ваше попечение, а сам проедусь с господином Пономарём для приватной беседы. — Николай склонился над каталой и приподнял его подбородок стволом пистолета чтобы заглянуть в глаза. — Вы ведь не откажете мне в столь ничтожном пустяке?
Странный посетитель давно уже увёз Пономаря, и жизнь игорного заведения вернулась в привычное русло. Стол испачканный кровью заменили, людей Пономаря вытурили вон, и вообще постарались выбросить неприятный эпизод из памяти, но было что-то, что не давало покоя хозяину казино.
Прокоп Игнатьич, всё прокручивал в памяти разговор с этим «железнодорожником» и никак не мог понять, что именно ему не даёт покоя, а поняв, замер, словно увидел направленный на него ствол.
Этот, как там его, Никольский, Пётр Евгеньевич, после разговора с ним, выдернул кинжал, мгновенно спрятал его в ножны нашитые с внутренней стороны пиджака причём рукоятью вниз, и взяв за шкирку Пономаря, словно нагадившего кота, толкнул его к выходу, пошёл следом, даже не обернувшись на деньги, которые оставил на месте игры. А были там и фишки, и ассигнации на сумму никак не меньше пяти тысяч рублей.
А ещё вспомнился взгляд Копыто, который не отрываясь смотрел именно на оставленные деньги. Тоскливо словно собака, которую тащат на живодёрню. Он-то сразу понял, что Пономаря увели на смерть.
Российская империя, Москва, Рогожская застава. Дворец рода Бельских.
Княгиня Бельская не спала. Не спала уже который день, с тех пор когда её сын — великовозрастный балбес, командир роты гвардейского бронеходного полка капитан Константин Бельский, принёс крайне неприятную весть о своём фантастическом проигрыше, заложив расписками ни много ни мало, а полновесные пятьдесят миллионов золотых рублей, что составляло половину состояния всего рода. И там, в этом деле, всё было против них. И заверенные юристами расписки, и даже статус заведения, числившегося вполне законным. Конечно можно было и не платить, но тогда на всём роду легло бы несмываемое пятно позора, что в свою очередь ставило жирный крест на карьере её внуков и правнуков. А род Бельских, после смерти Сергея Дмитриевича, служившего до отставки губернатором Калужской губернии, начал быстро терять влияние при дворе и скатываться в ничтожество.
И всё бы кончилось натуральной катастрофой, но нужные люди шепнули к кому можно обратиться, и вот уже довольно известный в Свете, боярич Белоусов, дал своё слово, что разберётся со всеми проблемами.
Да, репутация у Белоусова — младшего была довольно мрачной, не уступая, а где-то и превосходя молву, окружавшую его батюшку. И даже не важно сколько там покойников ему приписывают. В конце концов за любым командиром полка кладбище куда как больше. Но вот его прямое участие в низвержении брата императора, это было очень, очень серьёзно. Это означало что боярич вхож в самый высший свет Империи, что косвенно подтверждалось интересом к нему дочери императора — цесаревны Любавы, и покровительством самого князя Голицына, который уже второй десяток лет управлял финансами огромной империи. Ну и последнее по списку, но не по значению, награды от Североамериканских штатов и Ниххонской империи, что явно говорило об участии боярича в делах международных, а это тоже высший класс. Таким образом боярич, несмотря на крайнюю молодость имел в свете заслуженную репутацию человека уважаемого, со связями в самых верхних этажах Общества, и даже несмотря на некоторое манкирование правилами света, человека безусловно светского, и в высшей степени обличённого сословной честью.
Так что было ещё непонятно, что именно потребует боярич за свою помощь, но Людмила Игоревна Бельская точно знала, что хуже не будет. В конце концов молодой Белоусов — дворянин, а значит ей не придётся идти против законов чести, отрабатывая сей долг. Что характерно, мысль о поступках противоправных её никак не взволновала. До суда ещё дожить нужно, а вот презрение света — достанет даже в самой глуши.
