Мне хотелось бы выразить безмерную признательность нескольким людям, благодаря помощи которых этот роман и увидел свет:
Тиму Пауэрсу, генерировавшему за продолжительными обедами отличные идеи — сколько же пиццы было съедено под мостом! — которые я лихорадочно записывал;
жене Вики, неутомимо и терпеливо правившей и комментировавшей многочисленные черновики моей новой истории;
моему другу Полу Бьюкенену, читавшему и оценивавшему за тарелками яичницы по-мексикански на заправке и самые первые черновики, и чистовики.
И особая моя благодарность Джону Берлайну, надоумившему меня написать этот роман.
И драгоценности души,
И жемчуг слез влюбленных глаз,
И золото сердечной боли,
И муки стон, и томный вздох.
Уильям Блейк. Странник
Пролог
УСТЬЕ ТЕМЗЫ, 1883
Черный дым, исторгаемый трубой парового баркаса, почти терялся на фоне хмурого ночного неба, но когда из-за облаков выглядывала луна, ее лучи выхватывали из мрака узкое суденышко футов тридцати пяти [1] длиной, клубы дыма и свод грязного брезентового полога над кормой. В предрассветных сумерках движение по реке еще не началось, лишь далеко позади в пелене дождя маячил силуэт низкобортной посудины, что они миновали минут сорок назад.
Мощность у паровой машины была неплохая, и баркас, перед которым открывались мили и мили чистой воды, бодро двигался вверх по реке по направлению к Грейвзенду, держась болотистого берега Темзы. За штурвалом стоял кормчий, Натаниэль Уайз, в качестве защиты от дождя располагавший лишь шляпой — средством, надо заметить, весьма сомнительным. Несмотря на свой довольно солидный стаж, плавать он так и не научился и потому-то — мало ли что! — старался не отдаляться от берега, в особенности на такой тревожно пустынной реке. Своему нанимателю ничем обязан он не был, и хотя плата оказалась весьма и весьма приличной, рисковать ради нее жизнью, само собой, не стоило.
— Вон те огни, — принялся Уайз объяснять туповатому на вид пареньку-кочегару, — это деревушка под названием Хейвенс, а вон там — маяк Чапмена.
Мальчишка завертел головой, пытаясь разглядеть, о чем там толкует кормчий.
— Билли, да на правом берегу же! Еще совсем немного, и мы возьмем курс на Лоуэр-Хоуп, а оттуда уж и до Грейвзенда миль десять [2]. Ей-богу, не иначе как через час пришвартуемся, тогда-то ты наконец и обсохнешь.
Паренек кивнул, не удостоив Уайза ответом. Впрочем, жалкий вид его вполне стоил каких бы то ни было слов. Ветер меж тем усилился, дождь и не думал стихать, а где-то ниже по течению и вовсе был слышен гром. В Грейвзенде Уайз получит причитающуюся ему долю, да и завалится в теплую койку в какой-нибудь корчме неподалеку, а уж разгрузкой баркаса пускай занимаются эти четыре типа, что сейчас скучились под пологом на корме, в сухости и относительном комфорте, накачиваясь джином, почти четверть галлона которого они купили еще в Маргите. Сквозь шум дождя и раскаты грома доносилось их пение, фальшивость которого отнюдь не искупалась громкостью. Впрочем, трезвыми у них получалось еще хуже. То и дело один из них заходился хохотом, неизменно обрывавшимся припадком кашля. Чудо, что этот тип вообще до сих пор не выблевал собственные легкие.
«Шкипер, два матроса и харкающий кровью судовой механик», — мрачно перечислил про себя Уайз. Что ж, весьма представительная команда пьяниц и бездельников, выволоченная из таверны на Биллингзгейтском рынке полоумным торговцем — тем, что нанял баркас. Вообще-то на хлеб Уайз зарабатывал, водя туда-сюда по реке портовые шаланды, однако на это плавание через Ла-Манш во Францию он подрядился, будучи не в силах устоять перед обещанной платой, в пять раз превышавшей обычную. Вот только всё это было, как говорится, палкой о двух концах: действительно сумма была огромная, учитывая невеликие затраты времени, однако подразумевалось и наличие определенного риска — и будь Уайз проклят, если знал, в чем таковой заключается.
Следуя зову долга, под таким дождем особенно тяжкого, мальчишка подбросил широкой лопатой угля в топку. Вне всякого сомнения, он только и желал поскорее оказаться в постели дома, что бы таковым ему ни служило. Все плавание через Ла-Манш его мутило — как Билли признался Уайзу, в море он оказался в первый раз. И уж точно в последний. Паренек явно был не из тех, кто создан для водной стихии. Он отставил лопату и, прикрывая лицо рукой, поворошил тяжеленной кочергой угли в топке, которые немедленно отозвались оранжевой вспышкой и волной желанного жара. Несмотря на ливень и необходимость периодически блевать за борт, трудился Билли, как ни странно, без нареканий.
В Дуврский пролив баркас вышел от безымянной обветшалой пристани, расположенной на пустынном берегу неподалеку от Кале. Там глухой ночью они загрузили на борт дюжину бочонков, в которых обычно перевозят солонину, — вот только Уайз съел бы собственную шляпу, окажись в них действительно мясо. Как пить дать какая-то контрабанда, хотя для бренди, пожалуй, емкости представлялись чересчур легкими. Впрочем, содержимое бочонков кормчего совершенно не касалось — постоянно заниматься подобным промыслом он ни в коем случае не собирался, а подавлять излишний интерес к чужим делам он научился уже давно. За любопытство можно лишиться не только носа. И уж точно он был не из тех, кто не брезгует подворовывать груз. Подобные фокусы рано или поздно приводят к потере заработка, а то и вовсе к виселице. Уайз оглянулся, бросив взгляд вниз по течению, на восток, словно бы поторапливая рассвет. Но было еще слишком рано, да и все равно солнцу едва ли удастся пробиться через густые облака, пока оно не поднимется над горизонтом.
Когда дождь немного утих и появилась возможность разговаривать, не срываясь на крик, Уайз вновь принялся наставлять юного кочегара:
— Вон там, Билли, слева по борту, Египетский залив, а сразу за ним — Клиффская топь. Видишь, вдоль всего берега темнеет склон. Когда появится луна, можно будет разглядеть устье залива, хотя в такую паршивую ночь все равно ни черта не разберешь. А в самом-то Египетском заливе с незапамятных времен только и обитают что контрабандисты да речные пираты. Слыхал я байки о старой корчме «Тенистый дом» с ее сигнальными огнями в самом верхнем окошке. Всякий честный человек, считай, покойник, довелись ему оказаться там в темную ночку. А под топью накопали туннелей, чтобы хранить в них добычу из дальних стран. Поди, все эти сокровища до сих пор и лежат в тайниках, вот только какой же дурак пойдет их искать. После захода солнца там по-прежнему самое что ни на есть логово головорезов. Что скажешь на это, Билли?
Паренек снова ничего не ответил, лишь уставился на южный берег, словно что-то выискивая в темных водах Темзы.
— А еще в «Тенистом доме» стоял бочонок с ромом, — продолжал Уайз, вглядываясь в реку перед собой, — и в нем плавала отрубленная голова — по слухам, самого герцога Монмутского. И долгие годы она прекрасно сохранялась в спирте. А злодеи пили этот ром, но не забывали пополнять бочонок, так что голова герцога не пересыхала. Еще говаривали, будто голова эта порой высовывалась из бочонка и вещала, и ром так и стекал у нее изо рта…
И тут, в ту минуту, когда дождь вновь припустил вовсю, Билли испуганно завопил:
— Там, смотри! — он вскочил и указал кочергой. Уайз резко повернулся к левому борту и, к своему ужасу, увидел несущийся прямо на них черный тендер — и уже совсем близко! Шестеро человек со скрытыми за черными платками лицами налегали на весла, обмотанные тканью возле уключин, чтобы стуком не выдавать приближения. Тендер наверняка вылетел из Египетского залива, разглядев в баркасе добычу. «Вот тебе и помянул черта», — с тоской подумал кормчий.
