— Верно, сэр, — закивал Кракен. — Вечерами приторговываю, обыкновенно окрест Чипсайда да Лиденхолла. Предложил бы и вам стручок, сэр, да они вконец задубели, пока я брожу тут по холоду.
Где-то в переулке с грохотом хлопнула дверь, и Кракен, вслушиваясь, поднес ладонь к уху. Тут же не замедлил раздаться и новый хлопок, чье эхо потонуло в раскатах грома. Мимо пробегали фигуры, вжавшие головы в плечи; люди спешили найти себе укрытие, ибо, во исполнение желания Сент-Ива, по площади хлестнули потоки дождя. «Омерзительная ночь, — определил Сент-Ив. — Немного горячего гороха будет как нельзя более кстати». Он кивнул Кракену, и вдвоем они, согнувшись, заторопились, шлепая по лужам и ручьям, прямиком к дверям «Олд Шейдс» [6]. Темное небо, кажется, тотчас же раскололось пополам, сплошной стеной обрушив на лондонские улицы целый океан. Сент-Ив и Кракен наблюдали за разгулом стихии, стоя в дверях.
— Говорят, на экваторе каждый день так поливает, — заметил Кракен, стягивая с головы кепку.
— Правда? — Сент-Ив повесил пальто на крючок и размотал шарф. — А где именно на экваторе?
— На всем на нем сразу, — сообщил Кракен. — Он же охватывает нас кругом, что твой пояс. Удерживает на месте всю кучу, если вы следите за мыслью. Это сложно понять. Мы же крутимся, знаете ли, как детский волчок.
— Вот именно, — сказал Сент-Ив, сквозь завесу табачного дыма вглядываясь в глубь паба — туда, где толстяк в переднике тыкал длинной вилкой в горячие колбаски. Ароматный парок завивался над снедью, спеша смешаться с дымом десятков трубок и сигар. Сент-Ива замутило. Мало что так могло его обрадовать сейчас, как эти колбаски. К черту все гороховые стручки! Да он был готов продать за одну такую колбаску хоть душу, хоть даже свой космический аппарат, почти готовым стоящий в Харрогейте.
— Так выходит, что наша Земля суть куча грязи да всякой всячины, понимаете, сбитая вместе, — перехватив свою посудину обеими руками, Кракен следовал за Сент-Ивом, которого аромат колбасок влек прямиком к бару. — И вы только вообразите, что выйдет, если всю эту кучу раскрутить. Как волчок, я говорю, ну вы понимаете.
— Неразбериха, — сказал Сент-Ив. — Полная неразбериха.
— Именно то самое. Все просто шмякнется. Разлетится в клочья. Прямо тут же. Горы поплывут, куда им взбредет. Океаны исчезнут. Рыба и все прочее улетит прямиком в небеса, что китайские шутихи. А мы? Что станется тогда с нами?
— Колбасок с пюре мне и моему другу, — распорядился Сент-Ив владельцу паба, с неприязнью взиравшему на котелок в руке Кракена. — И две пинты «Ньюкасла» [7].
Лицо у мужчины за стойкой было круглым, как диск луны.
— Что будет с нами, хотел бы я знать? Мало кто знает.
— О чем? — переспросил Сент-Ив, наблюдая за тем, как луноликий не спеша, методично нанизывает колбаски на вертела пухлыми и короткими пальцами, почти неотличимыми от самих колбас.
— Мало кто знает, что экватор, видите ли, это и впрямь пояс: он не ремень воловьей кожи, но то, что доктор обозвал «сплетеньем природных жил». Только он, заодно с широтами, как раз и скрепляет нашу Землю, не дает старушке рассыпаться. Этот ремень затянут не до конца, но это и к лучшему, ведь иначе Земля бы попросту задохнулась. По приливам видно — спасибо, сэр, благослови вас Господь, — приливы накатывают с востока и запада, наползая, так сказать, супротив этих поясов. Повезло же нам, сэр, говорю вам, или океан вытек бы прямо в небо. Богом клянусь, колбаски-то отменные, не находите?
Сент-Ив кивнул, слизывая жир с кончиков пальцев. Вслед за темной колбаской в его рот отправился еще и добрый глоток свеженацеженного эля.
— Ты слышал об этом от Оулсби, так ведь?
— Только отрывки, сэр. Я ведь и сам немного почитываю, большей частью малоизвестные труды.
— Чьи же?
— О, Билл Кракен не слишком разборчив, сэр. Все книги по-своему хороши. И мысли в них — тоже. Согласитесь, сэр: факты, они ведь как горошины в бутылке. Их много, да не слишком. Земля тоже имеет много миль в обхват, но их можно и пересчитать. Хотел бы я разом раскусить эти факты, да только наука тоже начинается с первого шага, если позволите так выразиться.
— Я и сам начинал с такого шага, — согласился Сент-Ив. — Собираюсь взять еще пинту. Составишь компанию?
Кракен выудил из недр куртки карманные часы без циферблата, долго щурился на них и лишь потом уверенно кивнул. Сент-Ив подмигнул и снова направился к стойке.
До закрытия оставался еще час. Между столами бочком пробирался бродяга в лохмотьях, тыча под нос всем и каждому обрубком недавно отсеченного большого пальца. На полу, носом в стену, лежал мужчина в вечернем костюме, а три табурета, занятые его хмельными молодыми дружками, подпирали его тело — да так, что, вытянутый в струнку, он был неотличим от мертвеца, замершего в давнем трупном окоченении. В пабе царил ровный, приглушенный гул, составляемый из разнообразных звуков: смеха и звяканья посуды, да бесчисленных разговоров, временами прорезавшихся чьим-то громким чахоточным кашлем. Почти весь пол скрывали грязные мокрые башмаки и ножки столов; то же, что не было ими спрятано, устилали опилки, обрывки газет и объедки.
Пробираясь мимо двух столов, до отказа занятых горланившими песню моряками (судя по внешности и манерам), Сент-Ив по неосторожности раздавил каблуком огрызок колбаски.
Кракен уже засыпал, когда через несколько минут Сент-Ив водрузил на стол два бокала, но приятный тяжелый стук двух полных пинт, кажется, взбодрил его. Поерзав на стуле, Кракен утвердил свой котелок на коленях.
— Время-то как летит, не правда ли, сэр?
— Четырнадцать лет, верно?
— Пятнадцать, сэр. За месяц до трагедии, точно. Вы тогда еще под стол пешком ходили, если позволите такое выражение, — пауза ушла на глоток в полпинты. — Тяжкие были времена, сэр. Тяжкие. Ни единой живой душе я не рассказывал про большую часть того, что тогда творилось. Не мог. Да и сам старался забыть, не место мне в Ньюгейте [8].
— Ну, дела скверные, хотя не настолько же… — начал было Сент-Ив, но Кракен, сокрушенно качая головой, прервал его тираду резким взмахом руки.
— Была одна история с карпами, — проговорил Кракен и оглянулся, словно опасаясь быть застигнутым врасплох незаметно подкравшимся констеблем. — Вы, поди, и не вспомните. Но про нашу проделку писали в «Таймс», и даже Скотланд-Ярд вмешался. Едва не сцапали, богом клянусь! У тех карпов была такая маленькая… как же ее… вроде особая железа, полная эликсиру. Я правил фургоном. Глухая летняя ночь, жарища, как в жерле у пушки. Мы выбежали из аквария, таща на себе по три рыбины в руку длиной, и Себастьян выпотрошил их прямо на Бейкер-стрит, в полусотне футов оттуда: в жуткой спешке, но чистенько и аккуратно. Карпов отдали потом нищенке с Олд Пай [9], и та снесла их на рынок в Биллингсгейте. Хоть что-то путное вышло из той затеи… Да только афера с карпами — далеко не самое худшее. Об остальном и говорить-то совестно. И будет нечестно изображать Себастьяна главным заводилой. Да ни на морскую милю! Тот, другой, был пострашнее. Видал я его, и не раз, через кладбищенскую ограду в Вестминстере, и тоже поздно ночью: он в двуколке на дороге, а мы с Тьюи Шортом — при лопатах. Тьюи помер в тюрьме Хорсмонгер-лейн, визжа как умалишенный, и пол-лица у него было в чешуе, как у рыбы.
Кракен содрогнулся и, осушив свой бокал, умолк, разглядывая осадок на дне, будто сокрушался, что наговорил так много.
— Это большая потеря — гибель Себастьяна… — промолвил Сент-Ив. — Дорого бы я дал, чтобы узнать, что сталось с его тетрадями, не говоря уже о прочем.
Кракен шумно высморкался в ладонь, поднял стакан и уставился сквозь стекло на газовую лампу, словно размышляя о природе пустоты. Сент-Ив, прошествовав к стойке, тут же распорядился повторить. Трактирщик нацедил еще две пинты, а в промежутке подцепил себе немного пюре обугленной колбаской и отправил все это по назначению, зажмурившись и громко причмокнув от удовольствия. Сент-Ив вздрогнул. Всего часом ранее горячая колбаска представлялась ему райским лакомством, но теперь, успев проглотить четыре штуки, ничего отвратнее он и вообразить бы не смог. Размышляя об изменчивости аппетита, он отнес два бокала к своему столу, попутно заметив через распахнутую входную дверь, что дождь уже стих.
