крик офицера.
Однако толпа, что шла, словно бесконечным потоком тёмной реки, не оступилась. Несколько человек вышло вперёд и, взмахивая белыми платками, пошли навстречу офицеру. Шли и кричали:
- Мы к Государю нашему! Вполне себе спокойно!
- Назад! Я прикажу стрелять! – было им ответом.
Когда голос офицера долетел до народа, он ответила гулким эхом удивления. О том, что не допустят их до Государя, многие говорили и раньше, но чтобы стали стрелять в тех, кто идёт спокойно, с верою в силу и доброту Императора, не могли себе представить. Считали Государя силой выше всякой силы, и ему некого бояться, ему незачем отталкивать от себя свой народ штыками и пулями...
Худой, высокий человек с голодным лицом и чёрными глазами вдруг закричал:
- Стрелять? Не смеешь!..
И, обращаясь к толпе, громко, злобно продолжал:
- Что?! Говорил я - не пустят они...
- Кто? Солдаты?
- Не солдаты, а - там...
Он махнул рукой куда-то вдаль.
- Узнают, зачем идём, - пустят!..
Шум рос. Были слышны гневные крики, раздавались возгласы иронии. Здравый смысл разбился о нелепость преграды и молчал. Движения людей стали нервнее, суетливее; от реки веяло острым холодом. Неподвижно блестели острия штыков. Грозно щетинились пушки самоходных машин.
Перекидываясь восклицаниями и подчиняясь напору сзади, люди двигались вперёд. Те, которые пошли с платками, свернули в сторону, исчезли в толпе. Но впереди все - мужчины, женщины, подростки - тоже махали белыми платками.
И вдруг в воздухе что-то неровно и сухо просыпалось, дрогнуло, ударило в толпу десятками невидимых бичей. На секунду все голоса вдруг как бы замерзли. Масса продолжала тихо подвигаться вперёд.
- Пли!
Тут и там раздавались стоны, у ног толпы легло несколько тел. И снова треск ружейного залпа, ещё более громкий, более неровный. Люди падали по двое, по трое, приседали на землю, хватаясь за животы, бежали куда-то прихрамывая, ползли по земле, и всюду обильно вспыхнули яркие красные пятна крови. Они расползались, дымились, притягивая к себе взоры...
Толпа подалась назад, на миг остановилась, оцепенела, и вдруг, сзади неё, раздался дикий, потрясающий вой сотен голосов. Он родился и потёк по воздуху непрерывной, дрожащей тучей криков острой боли.
Паники - того состояния общего чёрного ужаса, который охватывает людей, сметает тела, как ветер сухие листья в кучу, и слепо тащит, гонит всех куда-то в диком вихре стремления спрятаться, - этого не было. Был ужас, жгучий, как промёрзшее железо, он леденил сердце, стискивал тело и заставлял смотреть широко открытыми глазами на кровь, на окровавленные лица, руки, одежды, на трупы, страшно спокойные в тревожной суете ещё живых.
Снова два залпа. Снова кровь, трупы и стоны. Много людей лежало неподвижно, вытянувшись, в странном напряжении тела, схваченного смертью. Раненые кричали, поначалу даже грозили кулаками пока вдруг, их лица не стали иными, и в пожелтевших глазах не засверкало что-то безумное.
Солдаты стояли неподвижно, опустив ружья к ноге, со страхом наблюдая, как толпа, охваченная бесовскими порывами, с леденящим душу криками ринулась на них: лица искажены яростью, кожа на щеках туго натянута, скулы остро высунуты.
Вдруг раздалось зловещее пение рожка. Горнист так странно надул щёки и выкатил глаза, что казалось - лицо его сейчас лопнет. Рожок дрожал в его руке и пел слишком долго. Следом, стена солдат вздрогнула и растворилась, как две половины деревянных ворот. Танцуя и фыркая, между ними проехали лошади. Раздался крик офицера и над головами конницы взвились, разрезав воздух, серебряными лентами сабли. После залпа пушек боевых машин раздался неистовый крик:
– Ма - арш!
Тяжелый топот копыт становился всё тише, пока весь не растворился в криках ужаса и боли, сливаясь в гулкий, протяжный стон.
Вскоре, всё было кончено - остатки Императорской армии утонули в пучине безумной толпы, дабы стать её частью.
Глава 20
Господин, сидевший напротив меня в тесном лоне броневика, окруженный бравыми стражами закона, был как две капли воды похож на Фёдора Михайловича. Однако, черты его хмурого лица были острее, а старый шрам над правым глазом отвергал всё сходство.
- Алексей Михайлович, – начал я осторожно.
Легкая тень удивления скользнула по его лицу.
- Как пронюхал?
- Меня зовут Николаем Александровичем. Я имею честь служить под началом Фёдора Михайловича.
Купцов «младший» лишь улыбнулся кончиками губ.
- Скажите, – продолжил я, – не показаний ради, зачем Вам это всё понадобилось?
- Жажда справедливости, – ответил он после глубоких раздумий, – Жажда мести, коли так угодно. Все должны быть равны перед законом людским и законом божьим. Все. Даже господа царских кровей.
- Не понимаю.
- Вам ведь известно, Николай Александрович, о судьбе маленькой, ни в чем не повинной девочки – дочурке Фёдора?
- Только то, что написано в карточке дела, – ответил я. Осколки происшествий, медленно, но верно, складывались в общую картину, – Лезть в души с детства не обучен.
- Не уж то? – говорил Алексей Михайлович, тихо и кротко. Было видно, с каким трудом даются ему эти
