Ан нет. Застрельщиками оказались мужики из пресловутого, уже набившего мне оскомину одним своим названием, Ладова селища. Именно они болтали где ни попадя о вине хозяина острога, якобы приветившего в своём доме осенённых тьмой… И вот теперь шестеро космато-бородатых дядек стояли посреди длинного дома, в пяти шагах от памятного камня и в окружении личного десятка Стояна, за которым шумела, выла и галдела целая толпа народа. Причём выли родственнички болтливых мужиков, а галдели недоумевающие зеваки из числа жителей острога и окрестных хуторов, увидавшие, как стрельцы конвоируют «ладожцев» по улочкам острога и увязавшиеся за ними следом.
Шум в Медовом зале нарастал, стрельцы молчали, а вот в вое родичей схваченных бойцами болтунов уже начали проскальзывать злые нотки. Вот-вот односельчане перейдут от жалоб и причитаний к прямому поношению подчинённых Стояна. И именно этот момент выбрал полусотник, чтобы появиться перед толпой, отчего в длинном доме на миг воцарилась мёртвая тишина. Впрочем, уже в следующую секунду толпа народу, набившегося в зал, выдохнула, словно одно огромное многоглавое чудовище, и удивлённо загудела-загомонила, обсуждая неожиданное исцеление хозяина острога, которого ещё днём все они дружно почитали смертником, стоящим у последнего порога.
Впрочем, первыми от удивления оправились родичи болтунов, тут же повалившиеся на колени перед стоящим у самого памятного камня полусотником, и завыли, запричитали пуще прежнего, прося то милости, то «укорота для аспидов зелёнокафтанных»… Фарс, да и только.
Стоян же молча обвёл пристальным взглядом толпу, заставляя притихнуть тех, на кого падал его взор, и лишь после этого обратил внимание на голосящих родственников стоящих перед ним мужиков.
— Милости, значит, просите, — проговорил он, враз перекрыв своим зычным голосом их вопли. Родственники замолкли, явно почувствовав злость полусотника. — Защитить вас, да? А ну, Радимка!
— Я здесь, господине, — угрём проскользнув меж стрельцами, мальчишка возник перед Стояном.
— Зови своих видоков, пусть поведают, что услышали да увидели, — сбавив тон, произнёс хозяин острога. Радим кивнул и, обернувшись к стоящим в центре судилища мужикам, вдруг залихватски свистнул, да так, что одного из них аж качнуло.
— Любша, Арвин, Летник! — выкликнул мальчишка и, к удивлению окружающих, сквозь толпу начали проталкиваться… нет, не недоросли из созданного мною отряда, прозванного местными «потешной полусотней», а новики стрелецкого войска. Те самые, что ещё недавно пинали и шпыняли «понаехавших мелких». Молодыми медведями прокосолапив через собравшуюся в длинном доме толпу, новики миновали расступившихся перед ними стрельцов и уверенно шагнули в круг судилища.
— Ну, поведайте мне, новики стрелецкие, что вам довелось услышать да увидеть сегодня… — огладив короткую ухоженную бородку, прогудел Стоян, смерив насупившихся видоков испытующим взглядом.
И те поведали… По очереди, не перебивая друг друга, трое молодых воев рассказывали, как услышали на торгу пересуды, «не бабский трёп у колодца, а речи мужеские, но поносные и ядовитые», что вели стоявшие сейчас в судебном круге бородатые ухари. Собравшиеся недоумённо внимали. Молча. Кто-то из родичей болтунов хотел что-то вякнуть, но тут же умолк, схлопотав крепкий подзатыльник от стоявшего рядом дедка, явно старшего в их компании. Полусотник же стоял и слушал доклад будущих стрельцов, и с лица его не сходила улыбка… добрая такая, ласковая. Вот только у любого, кто знал Стояна Хлябю так, как знали своего командира подчинённые, эта улыбка ничего кроме содрогания не вызывала. Уж это я почувствовал ясно.
Хотя, это было не единственное ощущение, что я поймал, стоя под иллюзией за памятным камнем. Фонили страхом не ожидавшие такого результата от своих пересудов бородатые мужички из Ладова селища. Чувствовались лёгкие нотки злорадства, то тут, то там пронизывавшие толпу собравшихся. Ох, не любят острожные жители хуторян да сельчан… не все, конечно, но чувствуется же! Впрочем, большая часть присутствующих куда более спокойна. Спокойствием моря после шторма. Ещё бы! Всего несколько часов назад жители острога обсуждали грядущую смерть бессменного главы крепости и грозящие с его уходом перемены, а тут… как камень с души упал. Жив, батюшка!
Посмеиваюсь, да. Но местных можно понять, на самом деле. В здешних диких местах, стрелецкий острог — единственная защита от напастей. Но и она не абсолютна. А уж если исчезнет сила, что держит в кулаке населяющих крепость стрельцов, то… есть риск, что острог из защитника превратится в злого хозяина, терзающего местных жителей не хуже тех же находников и татей. Стрельцы же — они как дети, только уд длиннее да сабля вострее, как говаривает Стоян Смеянович.
Но было в какофонии эмоций, затапливающих Медовый зал, и нечто, что мне совсем не понравилось. Настороженность, злость, разочарование и недовольство. А уж когда умолкли стрелецкие новики, выступившие свидетелями на этом судилище, и вновь заговорил полусотник, рассыпая обещания заставить клясться на камне всех новоприбывших в острог, вплоть до новеньких стрельцов, эти самые подозрительные эмоции прозвучали и вовсе терзающим мою эмпатию диссонансом. Более того, к ним добавились ещё и нотки страха, удивительно совпавшие с моментом, когда полусотник потребовал от натужно сопящих болтливых мужиков ответа: кто надоумил их нести такую крамолу. Вот тут-то бородачей как наотмашь ударили. Такого ошаления я от них не ожидал… но это не помешало мне заметить кое-что ещё… и я, аккуратно выскользнув из-за камня, не снимая маскировки, коснулся локтя Стояна, как мы заранее договорились. Тот в ответ дёрнул головой, мол, понял… И тут же хлопнув стоящего Радима по плечу, тихо шепнул ему что-то на ухо… Мальчишка кивнул и, ужом ввинтившись меж стрельцов, исчез за их спинами. Только колыхнулась занавесь за памятным камнем. Вот и славно… сработала-таки наша с полусотником закладочка. А ведь я даже не думал, что эта карта действительно сыграет. Повезло!
Бородачи тем временем кое-как очухались от обрушенного на них страшного обвинения и дружно, будто репетировали, повалились в ноги полусотнику. А следом за ними вновь рухнули на колени и их родственники, до которых тоже дошёл смысл услышанного. И снова вой, плач и причитания, да такой силы, будто голосит не два десятка человек, а вся собравшаяся в Медовом зале толпа. И было от чего. Болтовня, она, конечно, болтовня… но одно дело — досужие сплетни и кривотолки, и совсем другое — распространение среди жителей острога слухов о предательстве командования крепости, находящейся в осаде. Крамола, как она есть. А здесь порой казнят и за меньшее.
Суд? Защита? Бывает тут и такое. Стоян Смеянович говорил, даже соответствующие процедуры законом оговорены. И судьи с защитниками… но не на окраинах, где вся полнота власти отдана в руки военных. И уж тем более не во время осады. Будь иначе, и чёрта с два бы меня смогли заточить в поруб с одного только обвинения Любима, пусть и поддержанного аж тремя полусотниками. В том же Подкаменске, например, даже воевода не может просто так бросить подозреваемого в тюрьму, не соблюдя все положенные по закону процедуры. Но… пограничный острог — дело особое. И производство… такое же, ага.
В общем, затрясло болтливых бородачей не зря. Считай, уже одной ногой на эшафот встали. И родственники их это тоже поняли. А потому, стоило только полусотнику рявкнуть, как те тут же умолкли, словно голоса лишились.
— Та-ак, — убедившись, что в зале воцарилась полная тишина, Стоян тряхнул головой и вновь уставился на трясущихся мужиков. — Повторяю вопрос! Кто вас, смердь лукавая, подговорил и чем прельстил⁈
— Прости, Стоян Смеянович, — неожиданно раздался откуда-то из-за голов столпившихся перед стрельцами зрителей трубный голос Буривоя. — Наша с Любимом вина!
Гу-у! Толпа заволновалась. Такого исхода дела никто не ожидал. Да и мы со Стояном опешили.
— Буривой? Ты ли это? А ну-ка, выйди в круг, — полусотник прищурился, высматривая своего десятника. Да тот и не прятался. Высокий, широкоплечий, он двинулся к камню, и толпа перед ним сама раздавалась в стороны. Разошлись и стрельцы, оцепившие круг перед памятным камнем, пропуская одного из самых уважаемых своих командиров.
