Молчат. Только зыркают зло.
— М-да, видимо, придётся всё же вспомнить моему дворовому, за что ему прежде жалованье государь платил, — с деланной грустью в голосе произнёс полусотник и, вздохнув, пояснил якобы для меня: — А он прошлое, в катах проведённое, вспоминать ой как не любит. Устал, говорит, от крови… дуреть начал. Да и я сам то видел. Допрашивали как-то подсыла одного, так Ряжен тогда, помнится, в такой раж вошёл… едва-едва подсыла с того света вытянули. Я ж ему жизнь обещал… эх!
— Не надо ката, господине, — подал голос тот, кого полусотник обозвал Шершнем. — Мы и так всё скажем.
— Влас! — окрикнул того Олесь, на что стрелец лишь боднул подельника злым взглядом.
— Ты Ряжена не знаешь, а я его за работой видел, — глухо проговорил он. — Так и так признаемся, но из его рук уже калеками выйдем… если выйдем, вообще. Стоян Смеянович, ежели жизнь сохранить обещаешь, всё скажу!
— Обещаю, — кивнул полусотник и, уже знакомым мне жестом резанув ножом предплечье, ткнул замаранной в крови ладонью в лоб Власа. — Кровью и Светом клянусь. Коли расскажешь правду, отпущу живым и непокалеченным из острога.
— Благодарю, господине, — не обращая внимания на рык и ругательства подельника, поблагодарил полусотника Влас. — Спрашивай!
— Зачем убили Мирослава? — спросил Стоян.
— Десятник приказал, чтоб потом свалить вину на этого… гостя твоего, — кивнув в мою сторону, после небольшой паузы ответил Шершень, вызвав совершенно неподдельное изумление полусотника. А вот я… я, кажется, понял.
— Зачем Любиму смерть характерника? — удивлённо протянул Хлябя. Пленники переглянулись, явно полыхнув надеждой… и я не выдержал.
— Не Любиму. Буривою, — выдохнул я.
Василий Панфилов пишет новую вещь. Как всегда атмосферно, вкусно и с характером: https://author.today/work/series/35514
Глава 4
Стук копыт или хвост под хитоном…
Судебная система в пограничном остроге… Да, я уже был в курсе её простоты и незатейливости, но даже это осознание не спасло меня от лёгкого шока от действий полусотника, последовавших за коротким допросом стрельцов, на время которого Стоян выставил меня за дверь поруба. Ну, это я ещё мог понять. Всё же, внутренняя кухня острожной жизни и интриг её старшины — это не то болото, в которое позволено совать нос гостям, даже если тех уже забрызгало бурлящей грязью.
Но то, что устроил полусотник после допроса… Вылетевший из-за двери Стоян парой резких движений запер тяжёлый засов и, молча протопав мимо меня, буквально взлетел вверх по узкой неудобной лестнице. Чувствуя, что впереди нас ждёт какая-то гадость, я укрылся иллюзией и, позвав Баюна, отдал ему распоряжения насчёт Светы, а сам последовал за полусотником.
Тяжело сопя от злости, распространяя вокруг волны ярости, от которой у меня даже зубы заныли, Хлябя сначала ворвался в какой-то чулан, где принялся рыться в ворохе вещей, кажется, снятых с пленённых стрельцов, а затем, столь же стремительно выметнувшись в коридор, потопал в трапезную, где, на ходу махнув рукой встрепенувшимся при виде начальства Вавиле и Никше, обвёл взглядом уже набравшую обороты гулянку и двинулся прямо сквозь сотрясающих пол плясунов прямиком к восседающему за столом Буривою, рядом с которым устроилась и его дородная супруга.
Честно говоря, я было подумал, что Стоян прямо сходу зарядит своему десятнику в морду, но нет. Пышущий злостью полусотник нашёл в себе силы сдержаться и, усевшись за стол напротив Буривоя, уставился на него глаза в глаза. Рудый непонимающе моргнул, отвлёкшись от тихого разговора с женой, и, оглядевшись по сторонам, потянулся к кувшину с мёдом. Набулькав два первых попавшихся ему под руку кубка, десятник подвинул один из них Стояну, но тот даже не глянул на «угощение», продолжая сверлить подчинённого взглядом. Молча.
На лице Рудого проступило удивление, а в эмоциях… что-то похожее на опаску. Он уже рот открыл, чтобы что-то сказать, но в этот момент полусотник решил всё же прервать молчание.
— Чего тебе не хватало, Буривой? — рыкнул он.
— Не понимаю, о чём ты речешь, брате, — осторожно, скорее даже настороженно, произнёс тот, стрельнув взглядом по сторонам. А заметив остановившихся в нескольких шагах от стола стрельцов, насторожился ещё больше. Я же, пользуясь тем, что меня никто не видит, постарался зайти за спины десятнику и его жене. На всякий случай… Правда, едва услышав следующие слова Стояна, едва не выдал себя нервным смешком.
— Не брат ты мне, — ощерился полусотник, вздымаясь над сидящим Буривоем. — Слышишь⁈ Не брат!
— Стоян, ты… — в глазах Буривоя вспышкой мелькнуло понимание, и настороженность в эмоциях сменилась страхом. Впрочем, его тут же задавила чёрная злоба, взбурлившая будто вулкан. Мгновенно. А следующие слова, вырвавшиеся из глотки Рудого, прозвучали, словно шипение гигантской змеи: — Мёду ты опился, что ли⁈
— Не-ет, Буривоюшка, это ты с глузду съехал, коли предать меня вздумал! — рявкнул в ответ Стоян. Сидевшая рядом с Рудым женщина вдруг вздрогнула, метнулась взглядом из стороны в сторону и…
— А-а!!! — визг жены десятника, вдруг рванувшей прямо через стол на полусотника, перекрыл все звуки в трапезной. В руке толстухи мелькнул чем-то знакомый нож…
— Евглава, нет! — завопил Буривой. Поздно. Промчавшийся чёрной, невидимой никому кроме меня стрелой над столом, Баюн, повинуясь приказу, просто смахнул сжимавшую нож ладонь разъярённой бабищи. Перекусил на лету и исчез за Кромкой.
Мгновение тишины, обрушившейся на трапезную, смыло цунами грохота и ора. Загудели возмущённо гости-стрельцы, завизжали от вида расплескивающейся вокруг крови женщины, выла на одной ноте катающаяся по столу, разметавшая вокруг блюда с едой и кувшины с мёдом, Евглава, сжимавшая обрубок руки. Ревел медведем Буривой. Рвался куда-то с налитыми кровью зенками, да только даже встать со стула не мог. Зря я, что ли, его заговором припечатал?
— А ну, тихо! — рявкнул на весь зал Стоян, и подчинённые послушались… впрочем, как и почти все их спутницы. Разве что раздались в устанавливающейся тишине несколько хлопков, после которых и самые непонятливые из женщин тут же умолкли. Даже Буривой и тот несколько притих, перестав вырываться из невидимых пут, не позволявших ему подняться со стула.
— Угомоните эту дуру! Да аккуратнее, чтоб не до смерти! — поморщился полусотник, глянув на воющую Евглаву, по-прежнему мечущуюся по широкому столу с белыми от шока глазами. Хлоп! Возникший рядом с ней Ряжен наградил тётку одним выверенным… даже не ударом, шлепком по голове, и та моментально обмякла, потеряв сознание. Стоян благодарно кивнул своему челядину и перевёл взгляд на застывшую в нескольких шагах от стола жену. — Неонила, душа моя, уйми ей кровь. А Вавила с Никшей свяжут дуру да спустят в подвал… к Власу с Олесем.
От последних слов полусотника Рудого передёрнуло. И что-то мне подсказывало, будто дело тут не в жене, которую ожидает поруб, а в том, кому именно она там составит компанию. Понял Буривой, кто его сдал. И радости это знание ему совершенно точно не принесло.
В сгустившейся напряжённой тишине Стоян вышел из-за стола, бросил недоумённый взгляд на еле заметно дёргающегося десятника… и мне пришлось на миг развеять для него скрывшую меня иллюзию. Заметив это, Стоян вновь глянул на Рудого и, явно поняв, почему тот дёргается будто связанный, зло усмехнулся и обернулся к застывшим гостям.
— Не думал я, что в доме нашем совьёт себе гнёздо змея предательства, други. Ошибся, — со вздохом заговорил Хлябя. Негромко, почти без эмоций заговорил. — Вот, сидит перед вами человек, предавший тех, кого звал братьями. Тех, с кем не один год бился в одном ряду, защищая землю нашу, жён и детей наших, волю государеву. Тех, кого водил в бой на самов-находников, тех, с кем защищал остроги и селища Бийские, дом наш. Скажи, Буривой, что сделали тебе твои братья, что ты решил предать нас?
