Кори подняла глаза и узнала улицу. В этих домах обитали самые уважаемые горожане: те, кто трудился на правителей. По большей части стражи, что носили кресла или просто сопровождали. Это они в свободное время водили поезда к Свалке и обратно, присутствовали на судилищах, выполняли и другие поручения, угодные Маскам. Только всё это давало им преимуществ не больше, чем любому другому жителю Раздолья. За любого из этих правители не особо и держались, и если было нужно, заменяли их с лёгкостью.
Светлые стены, стройные колонны, дворики с уютными крылечками. Кое-где балконы с изящно выгнутыми решётками, уютно обставленные гостиные за большими, чисто вымытыми стёклами — каждый из этих домов создан был для большой семьи, но у каждого был лишь один владелец. Кори и сама могла бы жить в таком, ей предлагали. Отказалась.
В позднее время эта улица обычно была пуста и черна. Лишь одинокие огни ламп или тусклых ночников кое-где выплывали из мрака — хозяева домов ужинали или позволяли себе немного свободы перед завтрашними трудами. Кори доводилось ходить мимо с товарами, и она хорошо знала, что так было всегда.
Всегда, но не сегодня. Теперь огни светили куда ярче — кто-то вытащил механические лампы, маленькие и большие, расставил у дороги, разжёг. Взад-вперёд ходили люди, сидели во двориках, переговаривались через улицу, свешиваясь из окон. Кто-то с грохотом уронил ящик со второго этажа, крышка с треском отскочила, стоявшие внизу взорвались радостными криками. Тут же что-то потащили из ящика — похоже, одежду.
— Уходи, слышишь? — повторил Гундольф. — Не хочу, чтобы тебя заметили. Днём их было два десятка, не больше, а сейчас...
А сейчас, похоже, тут были они все. Люди Рафаэля, у которых в прошлом не сложилось с городом. Спасённые со Свалки, обретшие новый дом, почему не остались они там? Чего ради вернулись?
— Эй, народ! — крикнул Симен, выходя вперёд и прикладывая ко рту сложенные рупором ладони. Кори и забыла о нём, до того тихо он шёл, двигаясь молчаливой тенью. — Давайте потолкуем!
Его узнали. Потянулись ближе, кто настороженно, а кто со смехом. Даже хлопнули по плечу — правда, тот, что хлопнул, тут же и шагнул назад, а Симен сплюнул и начал было растирать, но замер. Оба помрачнели, недовольные собой.
Симен всё вертелся, кого-то выглядывая, но не нашёл этого человека. Ждать не стал.
— Послушайте! — крикнул он. — Я слышал уже, что случилось на семейной улице. И половина города, наверное, слышала. Вы этого хотите? Крови, резни?
— Этого! — крикнул кто-то, невидимый во мраке, заплетающимся языком. — А с нами как? Едва сломались, и на Свалку! Никто не вступился! Дружба, верность — где это всё? Тьфу, пустые слова!
— Это ты, Бруно?.. Вспомни, Бруно, мы все на это соглашались, когда шли в Раздолье! Все знали, что такая судьба может ждать любого из нас. И мы не спорили!
— Да только тогда казалось, это нас вовек не коснётся, — горько сказала женщина в толпе.
— Софи! — воскликнул Симен.
— А когда беда случается, знаешь, о чём думает каждый? — продолжила она, подходя ближе. — Надеешься, что вот сейчас за тебя кто-то вступится. Что не бросят тебя, вымолят у правителей, изменят законы... а мой брат однажды даже не пришёл попрощаться. Не пришёл поглядеть в последний раз — до того ему, видать, было мерзко, что сразу отрёкся.
— Софи, не надо так! Я же не мог уйти, пока смена... А потом я бежал, со всех ног бежал!..
— Что уж теперь. Нет разницы, как быстро ты бежал, если не успел.
— Так ему, Ткачиха! — закричали калеки. Кто-то засвистел, Симена толкнули, и он в долгу не остался.
— Что здесь такое? — раздался тонкий голосок. Люди притихли, и из мрака на освещённую лампами дорогу вышла Леона.
— Да вот, поучать нас вздумал! — с готовностью пояснили калеки. — Пришёл, умник, сам-то Свалки не видал...
Но Леона уже не слушала их. Она захлопала в ладоши.
— Посмотрите, кто ещё пришёл! — весело сказала она. — Это же Кори! И Отто... Только не Отто, а Гундольф. Чужак, который что-то вынюхивает.
— Он ничего не вынюхивает! — воскликнула Кори.
Что могла знать Леона и откуда? Мало кто в этом городе знал настоящее имя Гундольфа. Может быть, проболтался Флоренц, пропавший мальчишка?
Леона подошла совсем близко, поглядела на Гундольфа снизу вверх чёрными глазами.
— Вынюхивает, — сказала она без улыбки. — У Рафаэля были гости: один, два, три, четыре... Пришла Кори, сколько их стало? Нисколько, все сбежали.
Тут Леона перевела взгляд, уставилась на Кори. Положила ладонь ей на щёку, заглянула в глаза. Даже неуютно стало. Потом отошла и продолжила, не оборачиваясь:
— Кори здесь, значит, чужаки тоже в городе. Что знает один, знают все. Что знают все, знает один. Чего он хочет от нас?
Она обернулась, поглядела на Гундольфа, но тот не ответил. Калеки подняли шум.
— Прикончим его! Поквитаться за своих, небось, задумал, только мы умнее!
— Он не хотел вам зла! — закричала Кори.
Почему он молчит? Почему не придумает что-нибудь, не возразит? Бежать бы... уже окружили. Но если молчать, уроды сейчас распалятся и вправду убьют!..
— И девку прикончим! За старика!
— Подождите, подождите! — зазвенел тонкий голос Леоны. Она воздела руки. Не сразу, но её послушали, примолкли.
Леона оглядела толпу.
— Кори — одна из нас, — сказала она. — Такая же, как мы. Вы можете злиться, но она наша.
Калеки взревели, не соглашаясь.
— Подождите! — закричала Леона, поднимая руки к небу. — Послушайте только, что я придумала.
И она опять посмотрела на Кори. Кори не понравился этот торжествующий взгляд. Он скользнул ниже — оказывается, Гундольф всё это время держал Кори за руку, а она и не чувствовала.
— Этот человек что-то для неё значит, — сказала Леона. — Как интересно. И если Кори хочет жить и оставаться с нами, завтра на площади она отрежет ему голову — как старику. И мы снова будем вместе.
И улыбнулась, будто не произнесла этих страшных слов. Может быть, она и вправду сказала что-то другое, а Кори показалось?
— Кори любит меня, — сказала её маленькая подружка Гундольфу. — Думаешь, тебя больше? Ты узнаешь завтра.
И закружилась, расставив руки. Концом крыла опрокинула лампу на высоком треножнике, и стекло, зазвенев, разлетелось о камни, но огонь не погас. Кори почему-то могла думать лишь о том, что на дороге осколки, а Леона босая, она может пораниться. Она ведь даже не заметит, и никто из этих её не пожалеет.
Вот она остановилась, хмурясь — наступила на острое?
— Кори — моя! — заявила Леона Гундольфу, глядя снизу вверх. — Только я могу её любить. Ты даже её не знаешь!
— Леона... — осторожно окликнула Кори.
— Она тебе не сказала, не сказала! — торжествующе захлопала в ладоши крылатая. — Ты не знал, что она со Свалки!
— Догадывался, — спокойно ответил Гундольф. — Вы все, такие, там побывали.
— Она не такая, она не просто побывала! Кори родилась там, родилась и выросла. Её мать — слепая воровка, а отец — убийца. Большой Дирк! Она похожа на него, как две капли воды, и он был первым, кому она перерезала горло. Надеешься, ей трудно будет тебя убить? Ей это даётся очень легко, я видела, я видела!
Кори казалось, она ничего не видит и не слышит. И не чувствует. Но эти слова, бесспорно, она слышала — все, от первого до последнего.
— Вот же дрянь, — отчётливо произнёс Гундольф.
Поднять на него глаза было страшно. Конечно, дрянь. Притворялась человеком — он бы с такой и рядом не встал, если бы знал.
— Вот же дрянь, а она тебя ещё подругой считала. О тебе одной и тревожилась. От злых людей спасти хотела, только не удивлюсь я, если чернее сердца, чем твоё, во всей этой толпе не сыщется.
Леона, вскрикнув, ударила его по губам. Он не отступил, не защитился. И всё ещё держал руку Кори в своей.
— Леона, не нужно! — воскликнула Кори, высвобождаясь. Шагнула вперёд, становясь между ними. — Я знаю, это Рафаэль тебя научил. Это он мечтал о Раздолье, был готов убивать, но ты не такая, Леона! У него плохие мечты. Ты не должна его слушать!
