Пуля.
— Зик? — снова повторила она, только это напоминало уже не вопрос, а бессильный выдох.
Она подняла пулю и стала рассматривать ее — и все то время, что допрашивала взглядом бессловесный металл, чувствовала себя уязвимой.
И не так, будто за ней наблюдают. Нет, будто она беззащитна перед нападением.
Будто где-то рядом таилась опасность и знала, как пробраться в дом.
Двери. Четыре двери в тесном коридорчике — одна ведет в кладовку, три другие — в спальни.
Дверь Зика была распахнута.
Она чуть не выронила лампу с пулей заодно. Слепой ужас сдавил ей грудь, пригвоздил к месту.
Стряхнуть его можно было единственным способом — пошевелиться. И она поволокла ноги к коридору. Может статься, к ним нагрянули воры… вот только какое-то первобытное чутье подсказывало ей, что посторонних здесь нет. Слишком законченной казалась пустота, слишком глубоко отдавались звуки. В доме никого не было, в том числе и тех, кому тут находиться не полагалось.
Комната Зика выглядела почти так же, как и за день до этого. Ни особой чистоты, ни беспорядка — личных вещей у мальчика было всего ничего.
И лишь выдвижной ящичек сиротливо лежал на кровати.
Поскольку он был пуст, а Брайар понятия не имела, что могло в нем лежать раньше, она сразу направилась к комоду и проверила остальные. В них тоже ничего не обнаружилось, кроме одинокого носка, который до того зиял дырами, что превратился в сетку.
У мальчика была торба. Точно была: с ней он ходил в школу, когда удостаивал ту посещением. Брайар сама ее смастерила из завалявшихся лоскутов парусины и кожи — шила и шила, пока у нее не получилась достаточно вместительная и крепкая сумка, способная выдержать груз учебников, на которые они едва наскребли денег.
И вот ее-то Брайар и не могла найти.
Быстро обшарив комнату, она ничего не достигла: не было даже намека на то, куда подевался мальчик или сумка… пока ей не пришло на ум опуститься на колени и задрать край одеяла. Под самой кроватью — пусто. А вот под матрасом, между рамой и слежавшейся периной, бросался в глаза бугор правильной формы. Просунув руку, Брайар выудила связку чего-то гладкого и хрустящего между пальцами.
Бумаги. Небольшая пачка бумаг всех форм и размеров. В том числе…
Она перевернула ее, осмотрела спереди и сзади, и легкие сдавило таким ледяным страхом, что стало трудно дышать.
…карта центральных кварталов Сиэтла, разорванная пополам.
Надо полагать, на недостающей половине был изображен старый деловой район — тот, что пал жертвой чудовищного землетрясения, последовавшего за пробным пуском Костотряса… тот, где несколько дней спустя потекли первые струйки Гнили.
Откуда Зик ее взял?
С одного края городского плана виднелась аккуратная линия отрыва, — похоже, раньше он красовался в какой-то книге. Однако скромная Сиэтлская библиотека так и осталась за запретными стенами, и книги в городе теперь встречались редко, а стоили немало. Купить такую ему было бы не по средствам, хотя он мог ее украсть или…
От карты странно пахло. Брайар добрых полминуты продержала ее в руках, прежде чем учуяла запах, — тот оказался до того знакомым, что его легко было не заметить. Она поднесла бумажку к носу и принюхалась. Может, ей это только чудится. Но есть один хороший способ увериться.
Она пробежала по коридору к себе в комнату и принялась копаться в высоком и скрипучем платяном шкафу, пока не нашарила нужную вещь — фрагмент линзы, оставшийся с давних времен, с самых первых и самых тяжелых дней… дней, когда приказ об эвакуации только-только вышел и был довольно расплывчатым. Никто не был до конца уверен, от чего спасается и почему; зато все усвоили, что напасть становится различимой для глаза, если надеть маску или очки с подцвеченными линзами.
Других способов на тот момент не существовало. Спекулянты приторговывали стекляшками прямо на улицах, заламывая неслыханные цены, — и не все линзы были настоящими. Кое-какие повытаскивали из промышленных масок или защитных очков, а подделки подешевле так и вовсе мастерили из обычных моноклей и бутылочных донышек.
О деньгах в ту пору никто не задумывался. Брайар досталась линза размером с ладонь — зато настоящая, и пользы от нее было ничуть не меньше, чем от тех очков, что остались на очистной станции вместе с перчатками.
Она затеплила еще пару свечей и отнесла в комнату Зика. Поставив их рядом с лампой, Брайар поднесла к глазам исцарапанную стекляшку и присмотрелась к вещам, обнаруженным в матрасе. И действительно, все они: карта, всякие листовки, обрывки плакатов — испускали нездоровое, желтое свечение, которое лучше любых табличек указывало на исходящую от них угрозу.
— Гниль, — простонала она.
Бумаги носили обильные следы заразы. До того обильные, строго говоря, что происхождение этих бумаг практически не вызывало сомнений. Едва ли ее сын отдал за них деньги — за диковинки из города, скрытого за исполинской глухой стеной. В некоторых лавках и в самом деле торговали вещичками, оставшимися после эвакуации, но стоили те недешево.
— Черт бы побрал его безмозглых дружков вместе с их дурацкой желтухой, — вырвалось у нее. — Черт бы побрал их всех.
Не без труда поднявшись с колен, она снова сбегала в свою спальню, на сей раз за маской из муслиновой ткани. Прикрыла рот и нос, завязала и лишь тогда рискнула вывалить содержимое тайника на кровать. Подборка оказалась странной, если не сказать больше. Кроме карты, в матрасе хранились старые билеты и афиши, страницы из каких-то романов, вырезки из газет, которым насчитывалось больше лет, чем самому мальчику.
Жаль, кожаные перчатки остались на работе. За неимением лучшего Брайар нацепила на руку дырявый носок и начала просматривать бумаги, на ходу сортируя их. На глаза ей то и дело попадалось ее имя, по крайней мере когда-то это имя ей принадлежало.
9 АВГУСТА 1864 г. Властями проведен обыск в доме Левитикуса и Брайар Блю, однако никаких улик, способных пролить свет на происшествие с Костотрясом, обнаружить не удалось. Местонахождение Блю по-прежнему остается неизвестным, что подкрепляет версию о злом умысле. Жена ученого не смогла что-либо пояснить по сути испытаний, в результате которых едва не ушло под землю несколько городских районов и погибло не менее тридцати семи человек и трех лошадей.
11 АВГУСТА 1864 г. Брайар Блю задержана для допроса по делу о разрушении банков на Коммершл-авеню и последовавшем исчезновении ее мужа. Ее роль в событиях, связанных с трагическим запуском Костотряса, остается неясной.
Брайар помнила эти статьи. В памяти всплыло, как она за обедом проглядывает заметку за заметкой и безуспешно пытается изобразить аппетит, не подозревая еще, что за ее тошнотой кроется нечто большее, чем измотанные следователями нервы. Но где мог Иезекииль раздобыть такие вырезки — и как? Все эти газеты вышли из печати шестнадцать лет назад и распространялись в городе, который простоял мертвым и покинутым почти все это время.
Наморщив нос, она схватила подушку Зика, сорвала наволочку и запихнула в нее бумаги. Под несколькими слоями постельного белья от них тоже не было особого вреда, но чем меньше они соприкасались с окружающим миром, тем спокойнее становилось у нее на душе. Мало припрятать их, убрать от греха подальше — на самом деле Брайар хотелось закопать их в землю. Да какой теперь в том смысл?
Зика все еще не было дома. У нее появилось подозрение, что этой ночью он и не собирался возвращаться домой.
И появилось оно еще до того, как Брайар приметила на столе в гостиной записку, на которую сперва не обратила внимания. Зик высказался кратко и по существу: «Мой отец невиновен, и я сумею это доказать. Прости меня за все. Вернусь, как только смогу».
Брайар смяла записку в кулаке и зашлась дрожью, которую оборвал лишь ее крик — неистовый, яростный вопль, перепугавший, без сомнения, всех соседей. Но их мнение значило для нее столь мало, что вопль повторился вновь. Лучше ей от этого не стало ни на йоту, но она не удержалась и завопила в третий раз, а потом схватила попавший под руку стул и швырнула его через всю комнату, прямо в каминную полку.
