Евгений Вецель
Социальная сеть «Ковчег»
Книга 2
1 часть
Новая планета
— Воля, смотри! Земля! — крикнула Таня, показывая пальцем за стекло иллюминатора.
— Я не понял, — расстроено сказал Аполлион, — мы что, летели весь этот месяц и прилетели обратно?
— Вы посмотрите внимательнее, — после небольшой паузы сказал я, — это не Земля. Посмотрите на поверхность за облаками.
— Точно, — посмотрев внимательно на голубую планету, ответила Таня, — там совсем нет земли, сплошная вода.
— Вода — это уже хорошо, — улыбнулся я. — Вода — это жизнь. Если атмосфера будет пригодна для дыхания, значит, мы всё проделали не зря. Тринити, скажи, до вон той звезды сколько?
— 160 миллионов километров, — ответил голос в моей голове.
— А от Солнца до нашей Земли? — спросил я.
— 149 миллионов, — ответила Тринити.
— Вот видите, — вздохнув с облегчением, сказал я ребятам, — эта планета на 11 миллионов километров дальше от своего светила, чем Земля. Это означает, что тут будет немного холоднее. Судя по голубому цвету и облакам, тут есть атмосфера.
— Воля, ты так любишь делать скоропалительные выводы, — рассмеялась Таня. — Давайте для начала облетим планету, может, она с обратной стороны дырявая.
Сложив защитный экран с генератором Хольцмана, мы направили свой космический корабль на орбиту голубой планеты. Я включил экран телескопа и разглядывал поверхность воды. Увеличения хватало для того, чтобы видеть волны этого огромного океана, который простирался на всю планету. Иногда изображение закрывали белые облака. Управляя телескопом, я пытался найти хоть малейший клочок земли.
Конечно, хорошо, что тут есть волны, это означает, что тут есть ветер. Ветер означает, что тут есть воздух. Когда мы облетим всю планету по орбите, нужно будет спуститься на флайтах вниз и сделать пробы воздуха. Очень жаль, что тут нет суши. Можно было бы спуститься и пройтись по твёрдой земле. За этот месяц в невесомости наши тела ослабли и мечтали о гравитации.
— Смотрите! — крикнула молчавшая до этого момента Юля, которая, прижав лоб к иллюминатору, рассматривала планету. — Земля!
Все посмотрели туда, куда она показывала, и увидели на самом краешке горизонта кусочек пустыни. Мои глаза внезапно увлажнились. Я осознал, что тут есть земля, что означало, что мы сможем выполнить свою миссию. Через 10 минут полёта по орбите мы поняли, что, в отличие от нашей родной планеты, тут всего один континент, который занимает почти половину планеты. Остальное — огромный океан.
— Капитан, запускаю флайты на прогрев? — спросила Тринити.
— Давай, — охотно согласился я, — нам трёх будет достаточно.
Через шлюз огромного корабля мы прошли в небольшой пятиместный флайт. Усевшись, я повернул своё капитанское кресло назад и убедился, что Юля, Таня и Аполлион пристегнули ремни. Я посмотрел направо. Из соседнего флайта, через большое стеклянное окно Даша показала мне большой палец, говоря, что она готова к вылету. Я посмотрел налево и, увидев аналогичный жест от Виталия, запустил открытие шлюза для всех трёх космолётов.
Проверив все системы, мы поочередно вылетели из гигантского корабля под названием «Ковчег». Виталий остался на орбите, чтобы если что, прийти нам на помощь. А мы на двух флайтах стали снижаться на заселяемую нами планету. Мы будем первыми людьми, кто ступит на неё — весьма волнующее ощущение. Я очень надеялся, что ребята позволят это сделать именно мне.
— Воздух пригоден для дыхания, — внезапно сказала Тринити.
Рождение
Последнее, что я помнил, — это пыльный асфальт и обжигающую боль. После этого я на продолжительное время оказался в пустоте. Память на этот раз работала хорошо. Я попытался понять свои новые ощущения и вдруг осознал: я снова стал живчиком. Ощущения были уже привычными, я тут был уже как минимум два раза.
Вот я опять оплодотворяю яйцеклетку. Вот я опять начинаю делиться. Вот я уже снова стал эмбрионом. Всё проходило по давно задуманному сценарию. И отличия от прошлого раза на этом этапе развития искать было бесполезно.
Мне тяжело было думать на посторонние темы, поэтому целых пять месяцев я развивался не отвлекаясь. Но когда рост немного затормозился, я стал часто вспоминать свою прошлую жизнь. Я раскручивал клубок воспоминаний с конца — в обратном порядке вспоминать было удобнее. Последнее, что я помнил, — это свой прыжок со стеклянной крыши. Жалко, что я в этот раз так сильно испугался, что не успел запомнить полёт в ярких красках.
Потом я стал в деталях вспоминать тот разговор с Тринити и Штерном. Время тянулось медленно. Я плавал вниз головой в околоплодной жидкости и уже так вырос, что мне становилось тесно в животе моей новой мамы. Было необычно помнить себя 73-летним стариком, но не находить подтверждения этому. Как будто вселился в чужое тело. Думаю, со временем привыкну.
Когда сформировался слуховой аппарат, меня ждал большой сюрприз. Я услышал голос мамы, и он был совсем не знакомым. Я сначала не мог разобрать речь, но потом научился это делать и сильно удивился. В том мире, где я появился, все окружающие люди, которых я с трудом слышал сквозь толстый слой жидкости, говорили на английском языке.
Английский я знал очень плохо, и это добавляло мне новых ощущений. Память прошлого мне оставили, поэтому после недолгого анализа я понял, что почти наверняка попал в реальный мир. Пока продолжалось моё развитие, я пытался учить язык, но моя новая мама мало со мной общалась и, судя по всему, сидела дома, так как её фразы были однообразными и посторонние голоса я слышал только по вечерам.
В прошлой жизни в XXXVI веке я привык каждый день активно двигаться. Потребность осталась, а возможность исчезла. Поэтому приходилось дрыгать ножками и ручками. И, что интересно, даже имея ясное сознание, я не мог понять, как управлять своим телом. Такое ощущение я раньше испытывал только в трёх случаях. Первый — это когда я не мог управлять пальцами ноги после того, как сильно отсижу её. Второй случай — это когда я отходил от спинального наркоза. А третий — когда стоматолог ставит обезболивающий укол, и ты не можешь понять, убрал ли ты язык или стоишь с высунутым.
Находясь в животе, я тщетно пытался управлять различными частями тела. Несмотря на мой 73-летний опыт, у меня ничего не получалось. Все мои движения оставались случайными. Я с ужасом думал, что, когда рожусь, мне придётся заново учиться ходить и разговаривать. Со вторым было даже сложнее, так как мыслил я на русском языке, а учить придётся английский. Я висел в животе вверх ногами и завидовал настоящим младенцам, так как они всё делают последовательно и не сильно расстраиваются, если у них не получается.
По поводу английского языка я испытывал большое опасение. Я знал свои способности и был уверен, что смогу его выучить. Но необъяснимая лень, нежелание разбираться во всём новом, которое я испытывал с 45 лет, вошло в привычку и мешало думать позитивно. Я помнил, что до этого возраста всегда любил новое, но потом эта тяга незаметно прошла, и я стал консерватором. Из-за этого у меня развились комплексы, я пытался доказать себе, что сильнее своей лени. У меня получалось, но сил на это уходило масса. И хоть мне надо было рождаться только через 2–3 месяца, лень не проходила.
За месяц до родов я чувствовал себя как в заточении. Я даже понял, почему мне так некомфортно одному. Раньше я никогда не оставался без общества на целых 9 месяцев. Меня всегда окружали люди. Правда, я иногда мечтал спрятаться от них на необитаемом острове, но всё это желание было виртуальным.
Таким же виртуальным, как желание женщины, когда она говорит: «Оставьте меня все в покое». Одиночная камера — это самое страшное наказание. Я помню, как Всеволод Владимирович рассказывал мне про тюрьму, в которую попадаешь за отсутствие коинов.
