Страшный сон Василия Ивановича - Дед Старый Скрипун

Василий Иванович Попаданчиков ложился сегодня спать со счастливой улыбкой на губах. Обладатель всех возможных литературных наград, автор более двухсот книг, которые практически все были изданы в лучших издательствах страны, некоторые из них даже переведены на иностранные языки, и продавались за пределами родины, и пользовались популярностью

Но ко всему этому он давно уже привык. Писательство стало рутиной. Причиной же радости, было то, что наконец-то он закончил, написание продолжения к популярнейшему роману о попаданцах. Сметаемой с полок серии, семьдесят второй части, псевдоисторической, мистически-колдовской, сексуально-порнографической авантюрной саги, опостылевшей ему самому, вольной интерпретации восстания под предводительством Емельяна Пугачева.

Очень тяжело далось ему написание текста. Всю голову сломал автор над поисками новых гадостей для своего героя. В какую еще дыру того запихнуть? Какого врага придумать? Куда Емелька должен забраться чтобы непременно выбраться, весь в героических подвигах, и обязательно: «Смертельно раненый, в кровати у прекрасной принцессы, заливающейся слезами из-за потери любовника, пока муж-принц готовит очередную пакость».

Но наконец то муки творчества закончены. Последняя точка в книги поставлена. Цена на «муки творчества» установлены. Продажи на литературном сайте уже пошли, копии рукописей в издательства отправлены. Можно и отдохнуть.

Три рюмочки коньячка, под лимончик. Мягкая постель в спальне загородного коттеджа в сосновом бору на берегу озера. Что еще надо? Сон с улыбкой на губах, хорошая награда за труды.

Он сладко потянулся, и поколотив подушку кулаками, для придания комфорта, согласно многолетней привычки, закрыл глаза.

***

Первое ощущение «зубодробящей», неправдоподобной нереальности происходящего, посетило Василия Ивановича, когда одеяло, всегда такое послушное, всегда нежно укрывающее заботой, его подернутое целлюлитом тело, поднялось сантиметров на сорок вверх, и ковром-самолетом отлетело в сторону, где опустилось на голову медведя, шкура которого, кстати подарок благодарных читателей из Сибири, лежала рядышком, в виде коврика, для удобства нежных ног.

Но это только было начало:

Дверь в спальню, взорвалась щепками, сорванная с петель, и пылью вылетевшая из дверного проема, выскочила в раскрытое, по причине теплого лета и хорошей погоды, окно. На пороге, предстал во всей красе, перед взором шокированного, застывшего в ужасе писателя, здоровенный бородатый мужик.

Этот гость, в порванной на груди красной рубахе-косоворотке, с изрезанным шрамами лицом, и с огромным топором, зажатом в ладони, на которой остались только два пальца (остальные были ампутирована неизвестным-варварским способом так, что белые костяшки, выпирали из-под зажившей кожи, обрубками), зловеще улыбнулся Попаданчикову, разбитыми в кровь губами.

Прогремев кованными сапогами по паркетному полу, он навис над писателем «карзубой» улыбкой, и присвистывая сквозь прорехи в зубах заговорил басом, дыхнув в лицо перегаром и чесноком:

– Наконец-то я до тебя добрался, сволочь! Пора ответить за свершенные поступки, упырь. – Далее пошло весьма нецензурное описание личности популярного автора, в виде небольшого доклада, минут на пятнадцать, с полным перечнем всех его сексуальных особенностей. Которые мы, впрочем, упустим в виду несоответствия заявленному в этом рассказе ограничению шесть плюс.

Когда гневная тирада была окончена, гость, замахнувшись кулаком, на вжавшего в плечи голову писателя, повернулся к нему спиной.

– Вытаскивай гад свой намек на продолжение истории. – Рявкнул он.

Прямо в позвоночнике торчал в кровавой ране жуткого вида нож с костяной рукояткой в виде черепа, а с подола рубахи гостя, «на выпуск», нескончаемым ручьем текла кровь на полосатые синие портки уже изрядно мокрые, и дальше стекала в хлюпающие кожаные сапоги. – Выдергивай говорю! Чего ждешь? Ну!!! – И вновь занесенный кулак.

Трясущимися руками, Попаданчиков, аккуратно потянулся к рукояти, и едва не потерял сознание, от очередного рыка:

– Смелее, сука! – Заорал незнакомец. – Воткнуть сумел, а доставать боишься?!!

– Эт-то не я. Я в-вас даже-же не знаю. – Проблеял Василий Иванович.

– Не знаешь??? – Прошипел гость, резко развернувшись и сощурив глаза. – Не знаешь того, над кем издевался на протяжении семидесяти с лишнем серий своей вонючей нетленки? А теперь еще, судя по последнему эпизоду, не собираешься на этом останавливаться. Извращенец. – Он сплюнул тягучую кровавую слюну на пол. – Садист.

– Не понимаю… – Окончательно растерялся и впал в панику наш писатель.

– Чего тут «не понимать? Нож тащи, гнида. Емельян я. Пугачев.

– Подтверждаю. – В комнату влетела метла с нанизанной на ней черноволосой девушкой, как курица гриль на вертеле. – Это главный герой твоего нескончаемого романа-жвачки. – Она зависла над кроватью, с ненавистью «уставившись» в глаза автора многих книг. – Зачем ты со мной так-то, вот? Чем небе «Царевна Несмеяна» не приглянулась, что ты из нее ведьму сделал, да еще упыря? А убивать вот так жестоко, зачем надо было? – Она указала пальцем с кривым, со следами трупных пятен пальцем, с черным когтем, на метлу, а потом повернулась к Емельяну и улыбнулась. – К тебе, Емелюшка, претензий нет, не по своей воле ты меня насиловал в извращенном виде, и вот эту гадость в грудь совал. С больного на всю голову, автора этого, спрос будет. – Коготь больно ткнул в грудь Попаданчикова, и девушка заплакала.

– И у меня претензий к Пугачеву нет. – В дверной проем, расширив его могучими плечами, разметав тот в кирпичную крошку, протиснулась зеленая орчиха с перевязанным грязной тряпкой глазом, и завернутым в листы завядшего лопуха, сосущего отвислую грудь, вытянутыми в морщинистый хобот губами, младенца. – Ты бы по своей воле со мной в постель не лег, да и я таким побрезговала бы. Уродлив ты больно для моей расы-то. Как ему такое в голову вообще могло прийти? – Она грохнула кулаком по спинке кровати, которая с хрустом обломилась, осыпав голову писателя щепками. – На вот теперь. «Понянькайся». – Она злобно швырнула на колени автору сверток, сверкнув единственным глазом, с наливающимся под ним синяком. – Корми теперь его тем, чем придумал. Подонок. Не хочет твоя выдумка, как все детки маленькие молоко пить. Не нравится ей. Брезгует.

В открытое окно влетел, бешено махающий крыльями, как стрекоза, зеленый, малюсенький, размером чуть больше воробья змей. Он плюнул, с ненавистью, на простынь огнем, от чего та задымилась, распространив в спальне запах серы.

– Как мне прикажешь исполнить твою фантазию? Как я могу заглотить Колобка, в шесть раз размером меня превосходящего, черствого, как пересушенный сухарь, да еще грязного, от беготни по пыльным дорогам от кикиморы, пытающейся выйти за него замуж? – Он постучал по лбу Василия Ивановича длинным кожаным хвостом. – Ты вообще думать умеешь? Тебе голова зачем нужна? Жрать в нее?

– А может он вообще кастрат? – В комнату входил, гремя костями скелет в