Дин Кунц - Сумеречный Взгляд

Эта книга посвящается Тиму и Серине Пауэрсам и Джиму и Вики Блейлокам, потому что мы вместе работаем на виноградниках и потому что будет правильно, что такая странная история будет посвящена странным людям.

Это был год, когда они убили в Далласе нашего президента. Это был конец невинности. Исчез определенный жизненный уклад и образ мысли, и многие, впав в уныние, говорили, что умерла и надежда. Но хотя осенью облетающие листья обнажают ветви, как кости скелета, весна вновь наряжает деревья; умирает любимая бабушка, но, возмещая эту утрату, в мир входит ее внук, любознательный и полный сил; когда заканчивается один день, начинается другой, потому что в этой бесконечной вселенной ничто не имеет конца, в том числе и надежда. Из пепла прошедшей эпохи рождается новая эпоха, ее рождение и есть надежда. Следующий после убийства президента год принесет нам «Битлз», новые течения в современном искусстве, что заставит нас по-иному взглянуть на окружающий мир, и освежающее недоверие к правительству. А то, что он принесет также ростки войны, должно стать нам уроком, показав, что страх, боль и безысходность, как и надежда, — наши постоянные спутники в этой жизни, а такой урок всегда на пользу.

Я появился на ярмарке, когда шел шестой месяц моего семнадцатого года, в четверг, в самый темный час августовской ночи, больше чем за три месяца до той смерти в Далласе. То, что случилось в течение следующей недели, изменило мою жизнь так же резко, как убийство президента изменило будущее целой нации, хотя, когда я прибыл, перегороженный темный проезд ярмарки казался не лучшим залом ожидания судьбы.

В четыре утра ярмарочная площадь округа была закрыта уже в течение четырех часов. Балаганщики отключили чертово колесо, «бомбардировщик», карусель «с сюрпризом» и остальные карусели, закрыли все аттракционы и игровые площадки, потушили огни, вырубили музыку — «свернули» волшебство. Убрав все, они отправились в свои трейлеры, припаркованные на лугу, недалеко от дороги. И теперь татуированный человек, лилипуты и карлики, зазывалы, женщины из шоу, торговцы, распорядители аттракционов, мужчина, кормившийся изготовлением сахарной ваты, женщина, что вымачивает яблоки в карамели, бородатая женщина, мужчина с тремя глазами и все прочие спали, боролись с бессонницей, занимались любовью как заурядные обыватели, которыми они и были в этом мире.

Ущербная луна скользила к краю небосвода, но была еще достаточно высоко, чтобы озарять все бледным, по-зимнему холодным светом, казавшимся таким неуместным в теплоте и кладбищенской сырости августовской ночи в Пенсильвании. Бредя через автостоянку и осматриваясь вокруг, я заметил, как странно белеют мои руки в этом морозном свечении — точно руки мертвеца или призрака. В этот момент я в первый раз ощутил скрытое присутствие Смерти среди каруселей и аттракционов и подумал, что на ярмарке будут убийство и кровь.

Над моей головой, в сыром воздухе слабо трепетали ряды пластиковых вымпелов. На солнце или в ослепительном свете десяти тысяч ярмарочных лампочек это были яркие треугольники, но сейчас они казались бесцветными силуэтами спящих летучих мышей, висящих над площадкой, посыпанной опилками. Я прошел мимо неподвижной карусели — кавалькада лошадей застыла в полугалопе. Черные жеребцы, белые кобылы, пегие мустанги устремились вперед, но не двигались с мест, точно река времени обтекала их. Блики лунного света лежали на медных шестах, к которым были прикреплены лошади, и казались брызгами металлической краски, но при этом жутковатом свете сами шесты отливали холодным серебром.

Когда я приехал, ворота были закрыты, и мне пришлось перелезать через высокую ограду, окружавшую ярмарочную площадь. Теперь мне было как-то неловко, я чувствовал себя вором, забравшимся в поисках поживы. Странно, потому что вором я никогда не был и не затевал ничего плохого против кого бы то ни было на этой ярмарке.

Правда, я был убийцей, которого разыскивала полиция Орегона, но не чувствовал на себе греха за кровь, пролитую на другом конце континента. Я убил моего дядю Дентона — зарубил топором, потому что не смог бы разделаться с ним голыми руками. Ни угрызения совести, ни чувство вины не терзали меня, потому что дядя Дентон был одним из них.

Однако полиция охотилась за мной, и я не был уверен, что бегство за три тысячи километров давало гарантию безопасности. Я больше не называл себя своим настоящим именем — Карл Станфеусс. Сначала я стал Дэном Джонсом, потом Джо Дэнном, потом Гарри Мерфи. Теперь я был Слим Маккензи и рассчитывал пробыть им еще некоторое время — имя мне нравилось: Слим Маккензи. Так мог бы зваться лучший друг Джона Уэйна в каком-нибудь вестерне. Я отпустил волосы, но сохранил их природный цвет — я был шатен. Больше я ничего не мог сделать для изменения внешности; оставалось надеяться, что я пробуду на свободе достаточно долго, чтобы время сделало из меня другого человека.

Чего я ждал от ярмарки? Убежища, анонимности, сытной еды три раза в день, места для сна, карманных денег — все это я был намерен заработать. Хоть я и был убийцей, я был самым безобидным головорезом, когда-либо приезжавшим с Запада.

И все же в ту первую ночь я чувствовал себя вором и все ждал, что кто-то поднимет тревогу и кинется ко мне через путаницу каруселей, лотков для гамбургеров и палаток с сахарной ватой. Охрана, видимо, объезжала ярмарку, но, подойдя к воротам, я никого не увидел. Прислушиваясь к шуму их машины, я продолжал свой путь по центральной аллее ярмарки братьев Сомбра — второй по величине разъездной ярмарки в стране.

Наконец я остановился возле гигантского чертова колеса. Темнота жутким образом преобразила его — в этот мертвый час, при свете луны, колесо казалось не увеселительной машиной, а скелетом гигантского доисторического чудовища. Балки, брусы, перекрытия из дерева и металла были точно кости с наростами кальция и других минералов, жалкие останки разложившегося левиафана, размываемые волнами древнего моря на пустынном пляже.