Любовь Романова
Мы приговариваем тебя к смерти
Я не пошел на его похороны. Нужно было готовиться к лабораторной по химии. Событие не бог весть, какой важности, но заваливать не хотелось. К чему? Ему все равно, а мне еще поступать. Поэтому я быстро свернул разговор с Зайцевой, которая взяла на себя роль погонщика мулов и теперь методично опрашивала, кто из класса пойдет на кладбище — сказал, что не с кем оставить сестру. Оделся и вышел из гимназии.
К крыльцу подрулил ПАЗик с рекламой ритуальных услуг на боку. Наверное, привезли тело. На два часа в вестибюле было назначено прощание. К дверям уже подтягивался народ. Пожилая математичка в лиловом берете повторяла, как электронная игрушка с подсевшей батарейкой:
— Наркотики — вот бич молодежи. Колются, а потом вены режут.
Помада на ее губах лежала перламутровыми струпьями.
— Так, вроде, он того… повесился! — фраза физрука показалась мне неуместной. Даже более неуместной, чем жужжание лилового берета. К счастью, его слова тут же смешались со скорбным шепотом.
— Несчастные родители…
— Единственный сын…
— Господи, Господи…
— Интересно, а язык вывалился? — чуть поодаль толпились парни из нашего класса. Они затягивались тайком от учителей и, по-птичьи щурясь, выдыхали дым за спинами друг у друга. Кажется, это спросил Дрон.
— Ага, помнишь, историк рассказывал, что, когда царя Павла задушили, его язык почернел и во рту не помещался, — ответил ему Леня, ловко сплевывая в грязный снег. — Типа, отрезать пришлось. Чтобы народ не пугать…
Я не стал дослушивать. Прошел мимо.
* * *
Дрон достал из портфеля мутную бутылку, заткнутую куском газеты, откупорил ее зубами и вылил содержимое на скамью соседней парты. В нос ударил запах семечек. Сидевшая рядом с ним Лазарева хихикнула, но тут же, взяв себя в руки, прошипела: «Идиот».
Светка всегда так: сначала морщится, правильную из себя строит, а потом заливается громче всех. Когда мы Нюфу в шкафу закрыли, хохотала как ненормальная. Он просидел там пол урока, а потом не выдержал — зашевелился. Биологичка услышала — аж позеленела. У нее в этом шкафу скелет стоит. Пластиковый. Я всегда подозревал, что она его побаивается. Даже когда строение человека проходили, не доставала — все по картинкам рассказывала. И тут вдруг бедняга — Йорик напомнил о себе, попросился на волю.
Нинасанна вытянулась на стуле как суслик перед норой, обхватила руками морщинистую шею и уставилась на подрагивающие створки шкафа. Услышала тихий стук — видно, Нюфе надоело сидеть взаперти — громко икнула и затряслась. Кажется, собралась упасть в обморок.
Мы с пацанами сползли под парты, корчась от смеха. Класс зашелся в истерическом хохоте — Нюфу-то на перемене при всех засовывали в ящик, так что народ был курсе, что за «восставший из ада» скребется в шкафу.
Я решил спектакль не затягивать. Кивнул Лёне с Дроном, мол, пора. Они повернули ключ, распахнули дверцы, и Нюфа рухнул в проход между партами. Даже не рухнул — стек киселем. Скрючился на полу и захныкал. Как баба! Он тоже боялся скелета. До сопливых судорог.
— Нефедов! — завизжала биологичка. — Вон из класса. Иди над родителями издевайся!
Наивная женщина! Решила, что Нюфа сам в шкаф залез — типа пошутить. Таким как она кажется, если кто-то рядом смеется, то смеется над ней. Никак иначе.
На этот раз представление обещало быть не столь искрометным, зато более продолжительным. Нюфа закончил доклад по творчеству Есенина, вяло улыбнулся и вернулся за свою парту. Поерзал на сиденье, но ничего не заметил. Да с такой задницей разве заметишь? Нет, Нюфа не толстый — скорее рыхлый. Щеки висят, нос блестит, пальцы — белые сосиски, всегда липкие и холодные. Челка как у Гитлера спадает на лоб сальными прядями. Одним словом, ботан. Только учится так себе.
Звонок разразился сиплой трелью, и класс начал вставать из-за парт. Нюфа, отклячив пятую точку, полез в рюкзак. Сзади захихикали. Заметили. Он затравленно обернулся. Пошарил пухлой рукой за спиной — проверил, не приклеил ли кто записку, вроде: «Меня любит физрук». Снова оглянулся, но народ успел сделать серьезные лица — как на контрольной по химии.
Нюфа шел по школьному коридору, а в затылок ему ухмылялся зоопарк нашей французской гимназии. От первоклашек до учителей. Сзади, на штанах ботаника, бесстыжим пятном маячил след от разлитого Дроном подсолнечного масла. Наверное, Нюфа, как все студни, таскал под брюками толстые подштанники, поэтому ничего подозрительного не почувствовал.
— Эй, Миш, подойди-ка сюда! — Лазарева приняла позу фотомодели и поманила его пальцем с острым ноготком. Я видел, как у Нюфы дрогнули плечи. Он был в нее слегка влюблен. А может, и не слегка. Стихи ей писал — Светка мне показывала — по-французски. — Ты какими подгузниками пользуешься?
Нюфа застыл, словно подстреленный на бегу актер боевика. Неловкая улыбка никак не желала сползать с его пухлых губ.
— Что?
— Какими подгузниками, спрашиваю, пользуешься? — Светка добавила децибелов, и коридор вмиг наполнился не сдерживаемым больше смехом.
— Я не…
— Купи другие. Эти протекают! — ее голос звучал колыбельной песней, трепетал канарейкой в ладони. — Сочувствую. Жить с энурезом не просто.
Несколько секунд Нюфа стоял неподвижно, потом резко развернулся и пролетел мимо меня, обдав запахом пота и жареных семечек. К его чести, надо сказать, он не стал при всех разглядывать свои брюки — сразу помчался в туалет. Ему повезло — следующим уроком была физкультура. Он натянул спортивные штаны и ходил в них весь день, вызывая замечания учителей и насмешки одноклассников.
Правда, нам уже было не до него. Физрук объявил, что всех пацанов на следующей неделе отправляют на военный слет — будем ползать на брюхе и копать траншеи на скорость. С одной стороны, перспектива так себе, с другой — три дня свободы от уроков. Эта новость заставила нас на время забыть о Нюфе.
* * *
Я не хотел ехать на слет. Но физрук ткнул загорелым пальцем мне в грудь и дыхнул вчерашним перегаром:
— Едешь, ботаник! Оценка по физкультуре пока еще идет в аттестат. Понял?
Конечно, понял. Чего тут не понять? Я снова попал в коридор. Как лабораторная крыса. Бегу, а за спиной падают заслонки из оргстекла, отрезая путь назад. Впереди — взведенная крысоловка. Один удар, и нет мальчика. Але! А был ли мальчик? Лапы стегают удары тока — останавливаться нельзя. И я бегу. Ничего, три дня — это совсем не много. Нужно только пережить.
Нас привезли в детский лагерь. Кирпичные двухэтажные корпуса, в которых на зиму отключали отопление. В пропитанных осенней сыростью палатах пахло подвалом и гнилыми яблоками. Прапорщик, похожий на богомола, выдал каждому поношенный камуфляж. Велел к вечернему разводу переодеться.
