Масако Бандо - Остров мертвых

Пламя плясало, выбрасывая алые языки. В отблеске свечи причудливо мерцали тени сидящих кольцом мужчин. Глубокие складки на суровых лицах, словно вырезанные рукой кропотливого скульптора, высокие скулы, рельефные мышцы плеч, упругие бедра. В их позах и выражении лиц было что-то пугающе одинаковое.

На влажных сводах темного грота, набегая друг на друга, дрожали тени.

— Вот уже три месяца, как он ушел, — промолвил один из мужчин.

— Сакура расцвела не в срок, — отозвался другой.

— Волки нехорошо выли.

— Слишком много персиков уродилось в этом году.

Глуховатые голоса наперебой перечисляли капризы природы. Постепенно голоса стихли, растаяв в сыром воздухе грота.

— Значит, все-таки умер… — гулко раскатился в тишине голос старейшины. Ответом ему было молчание. — Кто пойдет следующим?

Мужчины переглянулись. В пламени свечи их вертящиеся из стороны в сторону головы напоминали марионеток.

— Я пойду, — раздался хриплый голос, и один из мужчин тяжело поднялся с места.

Порыв ворвавшегося в грот ветра колыхнул пламя. В гроте по-прежнему висела тишина. Человек принял ее за молчаливое согласие и, поклонившись, направился к выходу.

За порогом грота, расположенного на территории небольшого синтоистского храма, на него обрушились щебетание птиц и пронзительно яркая зелень деревьев. За воротами раскинулись затерянная в горах деревушка и рисовые поля, полосатые, словно кошачий лоб. К склону жались грубые дома, над деревней нависали обрывистые скалы. Острые вершины, похожие на клыки кабана, перемежались плавными линиями холмов. Повернувшись к скалам, мужчина устало прикрыл глаза.

Из горных недр неслось глухое бормотание — вслед ему читали молитву.

Мужчина тихо покинул храмовый двор.

Птичка в клетке, птичка в клетке,

Когда же ты уснешь?

За дверью темного здания вокзала раскинулся наполненный светом мир. Пальмы и саговники словно перекатывали на зелени листьев упругие капельки солнца. Синее южное небо летело над стаями белесых домов. Навьюченные багажом горожане, вернувшись на выходные домой, щурились от яркого света на остановке такси.

Прислонившись щекой к вагонному стеклу, Хинако Мёдзин рассматривала этот нехитрый пейзаж. Ей вдруг вспомнилось собственное детство, когда из окна класса, из окна дома, из окна сердца она с опаской выглядывала наружу. А ведь ей так хотелось выпорхнуть из тесной комнаты в сияющую красками взрослую жизнь! Как давно это было. В детстве. На пороге юности, когда ожидания и страхи идут рука об руку, иногда обгоняя друг друга. Огромный мир виделся ярким и праздничным, заставляя сердце гулко биться от радости. Теперь-то она знает, что на самом деле именно детство, казавшееся узкой темной клетушкой, было исполнено света, теплого света, что укутывал ее словно одеялом.

Непослушная прядка взлетела под едва уловимым дуновением ветра и замерла на щеке. Хинако заправила ее за ухо. Жарко. Даже тень вокзала будто пропиталась влажным воздухом душного лета.

По платформе, перекрикиваясь, прошли двое загорелых мужчин.

— Ну и надрался же ты вчера!

— Да брось! Капелюшку можно.

Хинако невольно улыбнулась. Тосское[1] наречие. Сколько же лет она не слышала этого грубоватого простого языка…

С едва уловимым тосским акцентом динамик сообщил об отправлении поезда до Накамуры. Раздался резкий звонок, и поезд, состоящий из единственного вагона, тронулся в путь.

За окном мелькали кварталы городка Коти. В открытую раму врывался теплый, ласковый ветерок. Хинако, окутанная сладковатым облаком «Коко Шанель», неторопливо обмахивалась веером. Сидевшая напротив девушка отвлеклась от разговора с подругой и стала откровенно разглядывать Хинако.

Длинные черные волосы заплетены в косу, соломенная шляпка с голубой лентой кокетливо сдвинута назад, терракотовый брючный костюм соблазнительно обтягивает стройное тело. Темные, почти черные глаза, аккуратный носик — вроде и не красавица, но что-то в ней есть.

Оглядев Хинако с таким выражением, словно она была экзотическим жуком, невесть как угодившим в стакан с водой, девица вернулась к беседе с подругой. Внезапно Хинако почувствовала себя странно чужой в этом полупустом вагоне.

Отложив веер в сторону, она снова устремила задумчивый взгляд за окно.

Поезд бежал вперед, изредка разбавляя зеленью рисового поля или гор хаотичное мелькание кварталов за окном. Новенькие микрорайоны, жилые многоэтажки, бурые срезы скал, разрушенных для жилищного строительства, яркие дорожные указатели — пейзаж почти не отличался от сельской местности в Тибе, где остался дом ее родителей. Урбанизация коснулась и здешних мест. Хотя чему тут удивляться? Странно было бы застать здесь ту же картину, что и двадцать лет назад. И все же Хинако испытала легкое разочарование. Как там поживает ее родная деревенька Якумура? Хинако задумчиво провожала взглядом путь, по которому бежал поезд и тянулись обрывистые горные хребты Сикоку.

В Якумуре Хинако пошла в первый класс. Как только она закончила начальную школу,[2] ее отца, инженера-машиностроителя, перевели на работу в Канто, а через год умер в деревне дед. Бабушка, оставшись одна, перебралась к старшему сыну — отцу Хинако. Сначала бабуля регулярно навещала могилу деда, но последние лет десять она уже не в состоянии путешествовать самостоятельно. Братья и сестры отца тоже постепенно разъехались из Коти,[3] и для семьи Мёдзин деревня Якумура превратилась лишь в далекую точку на карте.

Из Сайтамы отца перевели в Тибу, так что все школьные годы Хинако прошли в бесконечных переездах. Со временем воспоминания о Якумуре потускнели, но стоило ей вернуться на Сикоку, как оказалось, что они не исчезли совсем, а лишь на время уснули. Чем дальше поезд вклинивался в горы, тем явственней просыпались дремавшие в душе воспоминания. Вот она, стоя по колено в грязи, помогает засаживать рисом поле. Вот сплавляет по реке бамбук на празднике Танабата.[4] Вот светлячок на деревенской дороге испускает последний вздох света. А вот на спортивном празднике Хинако с повязкой на голове мчит босиком по беговой дорожке.

Их школа была маленькой, не больше тридцати ребят в параллели. Где они сейчас, ее беспечные приятели по детским играм?

Белой цаплей в памяти вспорхнуло девичье лицо. Саёри…

Саёри Хиура, лучшая подруга по начальной школе. Стрижка под горшок и вытянутые миндалевидные глаза, белая, почти прозрачная кожа. Красивая девочка, но с характером, не признает ни малейшего давления. Вот она довольно улыбается. Но стоит кому-то из взрослых, купившись на эту благодушную рожицу, заговорить с ней, как улыбка мгновенно тает и лицо превращается в бесстрастную маску.