Брэм Стокер - Сокровище семи звёзд

Происходящее казалось настолько реальным, что я не мог поверить, будто все это уже случилось. И все же события, сменявшие друг друга, были не новыми, незнакомыми, а вполне известными и даже ожидаемыми. Подобным образом с нами шутит память — к добру или злу, радости или боли, счастью или беде. Вот почему наша жизнь сладостно-горькая на вкус и то, что свершилось, переходит в разряд вечности.

И вновь легкий ялик скользил по ленивым водам, пытаясь скрыться от жгучего июльского солнца в прохладную тень плакучих ив. С блестящих весел стекала вода, а она, то наклоняла голову, то проворными пальцами отводила от себя упругие ветви.

И опять вода казалась золотисто-коричневой под шатром из прозрачной зелени, а берег радовал глаз изумрудной травой.

И снова мы сидели в прохладной тени, и великий мир с его волнениями, бедами и радостями — еще более тревожащими — перестал для нас существовать.

Вновь в этом блаженном уединении юная красавица, отринув условности своего чопорного и сурового воспитания, рассказала мне об одиночестве своей новой жизни. В голосе девушки звучала легкая грусть, когда она говорила о величественном особняке и молчаливо-почтительных слугах, — в этом просторном доме не нашлось места доверию и сочувствию в отношениях между дочерью и отцом.

И снова летящие секунды бесконечно множились, потому что в таинстве снов реальности соединяются, стремясь к изменению и обновлению, но остаются прежними, — словно душа музыканта, вложенная в фугу. Так же и память замирает, в который раз погружаясь в сон.

Похоже, совершенный покой никогда не наступит. Тишина бессонной ночи нарушается грохотом лавины, бурлящим ревом внезапного наводнения, звоном колокола, сопровождающим бег паровоза через сонный городок, шлепаньем лопастей колесного парохода.

Что бы это ни было, оно разрушает чары моего Эдема. Шатер зелени, усеянный алмазными бликами света, подрагивает над нами, подобно опахалу, а неугомонный колокол звонит, не собираясь умолкнуть…

Пробуждение оказалось достаточно прозаичным: на улице кто-то стучал и звонил в одну из дверей дома. Я уже сумел привыкнуть к посторонним звукам, проникавшим в мою квартиру на Джермин-стрит; обычно меня не волновали ни во сне, ни наяву любые, даже шумные, занятия моих соседей. Но этот стук был слишком долгим, настойчивым и в достаточной степени властным, чтобы его можно было игнорировать.

Я не считал себя абсолютным эгоистом и при мысли о чьей-то необходимости поспешно покинул постель. Стрелки на циферблате настенных часов застыли на цифрах «12» и «3»; через просветы в зеленых жалюзи в комнату проникало раннее серое утро. Набросив халат и сунув ноги в шлепанцы, я спустился вниз в холл. Когда я открыл входную дверь, то увидел перед собой щеголеватого грума: одной рукой он нажимал на электрический звонок, а другой непрерывно грохотал в дверь колотушкой. Рядом с ним стоял полисмен с зажженным фонарем на поясе, очевидно привлеченный шумом. Едва заметив меня, грум сразу прекратил свое шумное занятие и, почтительно коснувшись полей шляпы, извлек из кармана письмо. За его спиной виднелась изящная карета; лошади тяжело дышали, словно проделали большой путь.

— Сэр, прошу прощения за беспокойство, но я получил срочный приказ и должен был стучать и звонить до тех пор, пока кто-нибудь не появится. Могу я спросить, сэр, не здесь ли живет мистер Малькольм Росс?

— Я Малькольм Росс.

— В таком случае письмо предназначено вам, сэр, и карета тоже!

Обуреваемый странным чувством, я взял у него письмо. Конечно, должность барристера время от времени преподносила мне сюрпризы, включая срочные вызовы, но подобного еще не было. Отступив в холл, я прикрыл дверь, но не до конца, и включил свет под сводчатым потолком. Письмо было написано незнакомым женским почерком. Оно начиналось сразу, без обращений «дорогой сэр» или чего-нибудь в этом роде.

Вы обещали помочь мне, если возникнет необходимость. Хотелось бы верить, что это не была лишь вежливая, ничего не значащая фраза. Я в ужасной беде и не знаю, куда и к кому обратиться. Есть все основания полагать, что на жизнь моего отца покушались. Слава богу, он еще жив, но без сознания. Я вызвала врачей, полицию, однако среди окружающих меня людей нет тех, на кого я могла бы положиться. Приезжайте немедленно, если сможете, и простите меня. Одолжение слишком велико, и моя отчаянная просьба ко многому обязывает, но пока я не в силах об этом думать.

Приезжайте! Приезжайте немедленно!

Боль и радость боролись во мне, пока я читал это письмо. Она в отчаянии и позвала меня — меня! Значит, этот сон не был случайным и предвещал встречу. Распахнув дверь, я кивнул груму:

— Погодите! Через минуту я вернусь! — и бросился наверх.

На то, чтобы привести себя в порядок, мне понадобилось несколько минут, и вскоре мы мчались по улицам так быстро, как могли выдержать лошади. Когда мы пересекали Пикадилли, я попросил грума пересесть ко мне в карету и рассказать о том, что произошло в доме Трелони. Краснея от смущения, он пристроился напротив меня, положил шляпу на колени и, откашлявшись, заговорил:

— Мисс Трелони, сэр, прислала слугу с просьбой немедленно приготовить карету, а затем пришла сама, подала мне письмо и приказала Моргану — вознице, сэр, — гнать что есть мочи. Она велела мне непрерывно стучать и звонить в дверь, пока кто-нибудь не придет.

— Да, это понятно! Но я хочу знать, почему она послала за мной. Что случилось?

— Я и сам толком ничего не знаю, сэр, кроме того, что окровавленного хозяина нашли в его комнате без чувств. Он до сих пор не пришел в себя. Вот и все, что мне известно.

Поскольку он больше ничего не мог сказать, я приказал остановить карету, чтобы он вернулся на козлы, и, оставшись в одиночестве, принялся размышлять о случившемся. Можно было расспросить грума подробнее, и некоторое время я даже злился на себя за то, что не использовал эту возможность. Но с другой стороны, в данной ситуации лучше задавать вопросы самой мисс Трелони, нежели ее слугам.

Мы быстро пересекли Найтсбридж, затем экипаж свернул на улицу Кенсингтон-Палас-Гарденз и вскоре остановился напротив большого дома. Насколько я мог судить, особняк стоял ближе к Ноттинг-Хиллу, чем к Кенсингтонскому дворцу. Здание даже в сером полумраке утра выглядело величественным.

В огромном холле находилось около десятка слуг: мужчины расположились полукругом у лестницы, а женщины неподалеку от них испуганно перешептывались. С мисс Трелони, стоявшей на ступенях лестницы, разговаривал старший офицер полиции, а еще один мужчина в мундире внимательно слушал их беседу. Увидев меня в дверях, девушка радостно улыбнулась и поспешила мне навстречу.