6:15 утра
Он просыпается всегда под одну мелодию — пронзительную мелодию в радиоприемнике. Для его сонного мозга довольно сложно справиться с наступлением дня, а будильник издает звук похожий на работающий самосвал. Хотя в это время года по радио передают сплошную ерунду, его приемник настроен на трансляцию рождественской музыки и сегодня он просыпается под песню из его черного списка Самых Ненавистных — нечто спетое хриплыми голосами и с фальшивой радостью в голосе.
Хор кришнаитов или может хор Энди Вильямса или кто‑то подобный исполняет «Слышишь ли ты то же, что и я слышу?» пока он, сонно моргая, садится в кровати с торчащими в разные стороны волосами.
«Видишь ли ты то же, что и я вижу?» поют они, пока он свешивает ноги с кровати, и с неприятным выражением на лице шлепает к радио по холодному полу, и подойдя к нему одним хлопком по кнопке выключает его. Обернувшись, видит что Шарон приняла свою излюбленную защитную позу — с головой под подушкой, оставив на виду только плечико нежно — кремового цвета с кружевной лямкой ее ночнушки и локона светлых волос.
Он идет в ванную, закрывает дверь, выскальзывает из пижамы, бросает ее в корзину и включает свою электрическую бритву. И пока водит ею по лицу он размышляет о песне: А почему бы вам, ребята, не продолжить этот чувственный список? Например, нюхаешь ли ты то же, что и я нюхаю? Кушаешь ли ты то же, что и я кушаю? Чувствуешь ли ты то же, что и я чувствую? А почему бы и нет?! «Вздор», произносит он входя в душ, — «Все вздор!». 20 минут спустя, в то время как он уже одевается (сегодня это серый костюм от Пола Стюарта и любимый шелковый галстук), Шарон вроде просыпается. Хотя не совсем — ему трудно понять что она там бурчит.
«Не понял!», говорит он ей, «Я разобрал только ‘гоголь — моголь’, а остальное просто мур — мур — мур». Она в ответ сообщает, «Я просила тебя прихватить по дороге с работы 2 кварты гоголя — моголя. У нас сегодня вечером будут Аллены и Дюбреи, не забыл?»
«Рождество», бормочет он, тщательно приглаживая волосы перед зеркалом. Сейчас он уже не похож на заспанного человека сидящего в постели в недоумении, который встает каждое утро по будильнику 5, а то и 6 дней в неделю. Теперь он похож на любого, кто поедет с ним на нью — йоркском поезде в 7:40. И это все чего он желает.
«Так что там о рождестве?», сонно улыбаясь спрашивает она, «Вздор, верно?»
«Точно, все вздор», соглашается он.
«Ну, если помнишь, тогда прихвати еще корицы…»
«Окей»
«…но если ты забудешь гоголь — моголь, я тебя порежу на кусочки, Билл»
«Запомню»
«Я знаю на тебя можно положиться и выглядишь ты хорошо!»
«Спасибо»
Она снова откидывается на подушки, но потом, поднявшись на одном локте поправляет его темно — синий галстук. Он никогда не носил красных галстуков и очень надеялся что до самой смерти не затронет его этот модный вирус.
«Я принесла тебе фольгу, которую ты хотел»
«Мммм?»
«Фольга! Она на столе в кухне лежит»
«А!», теперь он вспомнил, «Спасибо»
«Всегда пожалуйста», и она снова откинувшись на подушки начинает засыпать. У него не вызывает зависти то что она может спать до 9, черт, да если захочет и до 11, но вот чему он завидует так это ее способности проснуться, поболтать и снова вернуться в сон! Она говорит еще что‑то, но он слышит только мур — мур — мур. Хотя он прекрасно знает что это значит всегда одно и то же: Удачного дня, милый.
«Спасибо», говорит он и целует ее в щеку, «Хорошо».
«Отлично выглядишь», она снова повторяет с закрытыми глазами, «Люблю тебя, Билл»
«Я тебя тоже», отвечает он и выходит.
Его кейс (от Марка Кросса — почти последней модели) стоит в прихожей у вешалки на которой висит его плащ (из Барни, что на Мэдисон). Он подхватывает по пути на кухню кейс. Кофе уже готов — благослови Господь электронику! — и он наливает себе чашку. Открывает практически пустой кейс и берет со стола рулон фольги. Какое‑то время наблюдает за приятным блеском фольги, отражающей свет кухонных ламп и кладет рулон в кейс. «Слышишь ли ты то же, что и я слышу?», напевает он в про себя, и захлопывает кейс.
8:15 утра
За окном, по левую руку, он видит как приближается грязный город. Из‑за этой грязи на стекле он выглядит как, мерзкие, гигантские руины — только что всплывшей Атлантиды, например.
Наступает серый, заваленный по горло снегом, день, но волноваться не о чем — до Рождества чуть больше недели, и дела пойдут хорошо.
Вагон полон запахов: утренний кофе, дезодоранты, пенки для бритья, духи и утренние отрыжки. Почти на каждом надет галстук, и, кажется, даже женщины в эти дни носят их. На всех лицах заметно утреннее выражение, глаза невидящие и в то же время беззащитные, а разговоры равнодушные. Это время когда даже непьющие выглядят так словно хорошо погудели вчера.
Большинство людей просто утыкаются в свои газеты. У него тоже в руках газета — открытая на кроссворде Таймс, и хоть он наполовину решен, это в первую очередь для него просто защитная мера. Он не любит разговаривать с людьми в поезде, он вообще не любит пустые разговоры, и меньше всего ему хочется выслушивать такого пригородного попутчика. Как только он начинает различать лица в вагоне, как только люди начинают кивать ему или же спрашивать: «Как дела?», садясь рядом с ним, он сразу меняет вагон. Не очень трудно оставаться незнакомцем, просто одним из попутчиков, кто отличается только тем что наотрез отказывается носить красный галстук. Это не очень сложно.
«Все готово к Рождеству?», спрашивает человек, сидящий у прохода. Он поднимает глаза, начинает хмурится, но потом решает что это не лично к нему, а просто один из положенных вопросов соответствующий определенному времени, и есть некоторые люди которые, кажется, не могут не задавать этих дурацких вопросов. Этот человек толстый и без сомнения к полудню будет вонять потом, независимо от того сколько он вылил на себя дезодоранта этим утром…однако он едва глянул в сторону сидящего рядом, так что все в порядке.
«Да, знаете ли», отвечает он, поглядывая на стоящий в ногах кейс, в котором нет ничего кроме рулона фольги, «Я, так сказать, еще проникаюсь духом по — маленьку».
8:40 утра
Он выходит на Пенн Стэйшн с тысячью таких же одетых в плащи попутчиков, в большинстве своем менеджеров среднего звена, прилизанных глупцов, которые до полудня будут изо всех сил крутить педали бизнеса. Он на мгновение останавливается, глубоко вдыхая серый, холодный воздух. Мэдисон Сквер Гарден украшен сосновыми ветками и рождественскими фонарями, а неподалеку стоит переодетый в Санта Клауса пуэрториканец, звонящий в колокольчик. Перед ним стоит коробка для подаяний и надпись ПОМОГИТЕ БЕЗДОМНЫМ В РОЖДЕСТВО, а человек в синем галстуке про себя думает: А как насчет написать правду, а, Санта? Что‑нибудь вроде: ПОМОГИТЕ МНЕ НЕ ОСТАТЬСЯ БЕЗ ДОЗЫ В ЭТО РОЖДЕСТВО? Но, как бы он ни думал, он все же кидает пару долларов в коробку и идет дальше. У него сегодня хорошее настроение. Он рад, что Шарон вспомнила о фольге — он бы точно забыл, он всегда забывает о таких вещах, всегда одно и то же.
