Ольга Михайлова - Сладость горького миндаля

— А сколько ей сейчас лет?

Фредерик Монтгомери, задремавший под стук колёс экипажа, разлепил веки и мутным спросонья взглядом окинул Чарльза Говарда. Тот, естественно, спрашивал о Хильде, вдове герцога Герберта Хантингтона. Милорд недовольно нахмурился. Подумать только, какая бестактность! Полное отсутствие истинной деликатности, благородной щепетильности! Что за молодёжь пошла, Боже мой, не понимаю. Мало того, что напросился ехать в его экипаже, так ещё и терпи его докучные приставания! Неотёсанный чурбан этот наследничек Финли! Видит же, невежа, что пожилой человек утомлён, немного вздремнул дорогой, так нет же, надо обязательно разбудить его глупейшим вопросом, точно это не может подождать! Попробуй, усни теперь…

— Двадцать три, — с досадой пробурчал он, зевнул и выглянул в окно. Они подъезжали к Сохэму. Отсюда до Блэкмор Холла, имения Генри Корбина, было пять миль езды. При мысли, что ещё полчаса он мог бы сладко подрёмывать, Монтгомери раздражённо нахмурился и вздохнул.

— Сколько? — изумлённо взвизгнул фальцетом Говард, заставив своего собеседника снова вздрогнуть от неожиданности. — Как это может быть, ведь она была замужем за Хантингтоном семь лет!

Нет, ну не идиот ли, а? Монтгомери почувствовал, как в груди закипает раздражение. Этот Говард, что, считает его старым глухарём, что так орёт? Несмотря на свои шестьдесят пять, он всё прекрасно слышит, и зрение у него отменное. Монтгомери смерил Говарда презрительным взглядом и хладнокровно поинтересовался, вложив в вопрос толику того ироничного презрения, каким истинный джентльмен только и может выразить неприязнь дерзкому нахалу:

— Ну и что?

— Она, что же, в пятнадцать лет за него вышла? — Чарльз Говард наклонил голову к левому плечу, точно попугай, которого он несколько напоминал большим горбатым носом и модно взбитым рыжеватым коком на макушке. «Нелепая мода, просто несуразная. Жилет цветист, галстук аляповат. Кошмар. Не та, не та пошла молодёжь…», снова пронеслось в голове Монтгомери.

Он невозмутимо пожал плечами и сухо ответил:

— Когда Хантингтон посватался, Генри Корбин, её крестный, уговорил Фарелла отдать ему дочь.

— Господи, пятьдесят пять и пятнадцать, — прошептал потрясённый Говард, всё так же по-попугайски покачивая головой. — Сорок лет разницы. Губа у его светлости была не дура.

— Не дура, — спокойно и серьёзно подтвердил Фредерик Монтгомери.

Он окончательно проснулся. Четвёрка лошадей бодро влекла экипаж по дороге, за окном мелькали холмы, поросшие мхом и густыми травами, мимо один за другим проносились верстовые столбы. Путешествие — одно из приятнейших занятий на свете, но только в одиночестве, подумал Монтгомери. Стерн говорил, что в дороге ему необходим спутник, хотя бы для того, чтобы обменяться впечатлениями, как удлиняются тени, покуда солнце клонится к западу. Красиво сказано, но позвольте мне обойтись без назойливого попутчика, с которым я, в угоду нелепым условностям, вынужден обмениваться дорожными впечатлениями и перетолковывать на все лады давно избитые темы. Вы говорите об аромате сена на окрестных полях, но ваш попутчик лишён обоняния. Вы указываете на предметы вдалеке, а он близорук, и ему приходится доставать очки. Особенный оттенок облака поражают ваше воображение, но почему, объяснить вы не в силах. Да и кто в силах? Вон тот дикий шиповник — он прекрасен без всяких пояснений, и неловкие попытки наладить беседу заканчиваются лишь взаимным нерасположением.

— Я почему-то думал, что ей за тридцать, — ошеломлённо пробормотал тем временем Говард, перебивая размышления старого герцога, — подумать только! Так молода и восемьсот сорок тысяч фунтов. Какое состояние! Это же свыше сорока тысяч в год, — глаза Чарльза Говарда округлись. — И сумма за двадцать лет удвоится!

— Она скрасила Хантингтону последние годы, а теперь, как и предвидел Корбин, может всю оставшуюся жизнь ни о чём не заботиться, — кивнул Монтгомери, однако уточнил, — имущество там не в деньгах, большая часть наследства — родовая неотчуждаемая собственность.

— А вы знали Хантингтона, его мужа?

— Практически нет, несколько раз видел его в клубе и на дерби. Он казался истым джентльменом и был красив даже в старости. Всегда жил довольно замкнуто и, говорят, был большим оригиналом, под стать Корбину. Считался коллекционером и путешественником.

— И молодой герцогине было не скучно со стариком?

— Господи, откуда я знаю? — резко отозвался Монтгомери. «Почему все эти молодые вертопрахи считают, что только молодость делает мужчину привлекательным?», с досадой подумал он.

— А её вы видели? — В голосе Говарда промелькнуло нескрываемое любопытство.

Монтгомери равнодушно пожал плечами.

— Давно, я помню её девчонкой. Милая такая крошка была. Она же крестница Корбина. Он был весьма дружен с Фареллами. Но вас-то с чего это так волнует, Говард? — насмешливо осведомился он, взяв газету.

Выражение лица Чарльза Говарда мгновенно изменилось. Теперь перед Монтгомери сидело воплощение невозмутимости и присутствия духа. Если бы не безвкусный галстук, его можно было бы даже принять за джентльмена.

— Меня? С чего вы это взяли? — сухо осведомился Говард, вынимая портсигар. Потом бесцветным голосом поинтересовался, — есть что-нибудь новенькое в газете?

— Нет, — резко отозвался Монтгомери и отбросил «Таймс», сделав вид, что внимательно разглядывает пейзаж за окном.

Он откровенно злился. Ох уж мне эти доморощенные политики из таверны! Утром они сидят с газетой в руках, а вечером обсуждают её с трубкой в зубах. Они не могут существовать без «Таймса», «Морнинг кроникл», «Геральда», точно в них и смысл их бытия. Они нетерпеливо ждут и вечернюю газету: ведь утренние новости надоедают уже к обеду, но тут «вечерних радостей набор» — королева, новая пьеса, очередной боксёрский поединок, восстание в Греции или Неаполе, котировки акций, смерть царей — держит доморощенных политиков в напряжении до ночи.