Иван Ситников - Окаянная голова

Постоялый двор приютился рядом с узкой проселочной дорогой, покрытой, словно мягким ковром, густым слоем бурой пыли. Солнце уже опустило ресницы к горизонту и в воздухе повеяло вечерней прохладой.

— Запрягай быстрее. — Отставной офицер в потертом мундире, торопливо расхаживал вокруг кибитки.

— Ваше благородие, — пожилой возница с опаской покосился на офицера, — поздно уже. Темняет. Да и туман поднимается. А места здесь сами знаете, какие. Доброму человеку в ночь ехать никак нельзя.

Офицер побагровел. Острые усики встопорщились, глаза начали бешено вращаться.

— Я тебе, холуй, сейчас покажу, как со штабс-капитаном разговаривать! Дурь то из башки всю выбью, чтобы благородному званию перечить не смел! Запрягай, сказал! Дело у меня спешное.

Возница вздохнул, почесал затылок.

— Покормить бы животину надо. Овса сыпануть, — неуверенно сказал он.

— Некогда, — вздернулся офицер. — Скоро совсем темно будет.

— Так ведь, не ногами конь, брюхом везет.

Скрипнула потемневшая от времени дверь постоялого двора, и на пороге появился тучный недовольный хозяин.

— Успеете ваше благородие. Здесь езды верст пятнадцать всего.

Он вздохнул и потоптался на месте.

— Хотя лучше бы вам с утра отправиться. Дорога она вещь такая… Мало ли чего.

Офицер лишь категорично мотнул головой.

— Ну, дело ваше. А то перекусили бы, чем Бог послал, пока Матвей овса коню сыпанет.

— Дело говоришь, — смягчился офицер, — у меня с утра синя пороху во рту не было.

Он направился к дому, на ходу достав из заплечного мешка кошель с деньгами.

— И чтобы через пятнадцать минут был готов, — бросил он через плечо недовольному Матвею.

— Ночка за ночкой не слезаешь с кочки, — пробормотал себе под нос возница, и пошел к амбару, прихватив по дороге старое ведро.

Офицер зашел в общую залу постоялого двора и уселся на жалобно скрипнувшую лавку. К видавшему виды столу, в мгновение ока подбежал половой, суетливый и вертлявый до такой степени, что невозможно было определить не только его возраст, но даже и выражение лица. Протерев грязной тряпкой стол, он услужливо согнулся в полупоклоне.

— Чего изволите-с?

Офицер жадно втянул воздух, принюхиваясь к аромату, доносившемуся из кухни. Ноздри его расширились и затрепетали, будто у собаки почуявшей запах мяса.

— Неси, что есть, да побыстрее!

Половой мелко закивал и исчез, а уже через минуту, на столе перед офицером стояли ароматные щи, сосиски с капустой, мозги с горошком, а чуть поодаль, на дальнем конце стола призывно ждала своего часа жареная пулярка.

Когда трапеза подошла к концу, и насытившийся офицер плеснул в стакан наливочки, в дверях постоялого двора появился еще один посетитель. Лет сорока, в дорогом синем суконном кафтане с косым воротом, он оглядел залу и направился прямиком к столу разглядывающего его офицера.

— Антон Ильич, — представился он, протянув руку.

Офицер, нехотя привстал, внимательно посмотрел на мясистый нос нового знакомого, его обвисшие толстые щеки и прямо таки выдающийся живот.

— Сергей Платонович, — наконец представился офицер, — штабс-капитан восемнадцатого уланского полка в отставке.

Антон Ильич присел напротив офицера и благодушно зевнул.

— Слыхал, вы в Ивановку путь держите? Может, возьмете и меня в попутчики? Бричка вишь сломалась, ось полетела, так может, пока кучер ее чинит, я с вами доберусь? А в деревне у меня можете и остановиться.

— Так вы помещик Изместьев? Из Ивановки? — офицер удивленно приподнял бровь. — Так ведь я как раз к вам путь и держу. Дельце у меня к вам есть, Антон Ильич.

Помещик улыбнулся.

— Кто бы сомневался, Сергей Платонович. Не вы первый.

Он повернулся, ища взглядом полового.

— Человек, винца нам хорошего! Да только не этой скверной наливки, которой вы гостей потчуете.

Слуга засуетился, и через миг на столе красовалась бутылочка хереса.

— Доброму вину, такова и укупорка, — нравоучительно поднял палец помещик.

— Это точно, — кивнул офицер. — Как у нас в полку говаривали: пей вино, да не брагу, люби девку, а не бабу.

Через полчаса новые знакомые, слегка покачиваясь, вышли на улицу.

— Эй! Матвей, или как там тебя, — крикнул офицер, — готов ехать?

Возница хмуро топтался на месте.

— Извольте, ваше благородие.

— Позвольте, я вам помогу, Антон Ильич, — офицер подсадил грузного помещика и вслед за ним запрыгнул в кибитку.

Непринужденный разговор развалившихся в кибитке господ изредка прерывался жалостливым скрипом колес.

— Неужели, правда, это, Антон Ильич? И прямо золота можно пудов десять просить?

— Изволите сомневаться, любезный Сергей Платонович? Или держите меня за облыжника какого? Обманом барыша не наторгуешь! Я вам так скажу, главное все честь по чести сделать. Без надувательства, тогда и желание исполнится. А что нечисть здесь бродит, так она честным людям зла не чинит.

Офицер призадумался. Почесал худыми пальцами острый подбородок, покосился на возницу и наклонился к уху помещика:

— То есть, коли я заколдованную табакерку, из копытного рога, добуду и мертвякам принесу, то мне и золота отвалят? И ничего худого не сделают?

— От мертвого худа не бывает, а от живого и добра редко увидишь, — зевнув, пробормотал помещик. — Сам я табакерку достать не могу, заклятие на роду нашем. А нечистая сила в лабаз тоже сунуться не может, поскольку освятил его священник местный, уже лет десять назад. Поэтому и нужен пришлый человек — отчаянный.

Он задумался и добавил.

— Отчаянный, храбрый, но к тому же и подлый. С окаянной головой. Чистому человеку та вещица в руки нейдет, а нечисть и близко к лабазу подойти не может. Вот сколько ко мне уже людей приезжало, а все какие-то благородные попадались. Так и уходили ни с чем.

— Сдается мне, Антон Ильич, хотите вы меня обидеть? Никак на лице моем написано, что я низкий и бесчестный?

Помещик лишь похлопал попутчика по плечу.

— Да полно вам, Сергей Платонович обижаться. Чай не на государевом приеме. А ежели вы такой честный и благородный, то прикажите поворачивать обратно. Все равно у вас ничего не выйдет.

Офицер молча покусывал губу и разглядывал ухмыляющегося помещика.

— Ладно, — наконец подал он голос, — чего уж греха таить. В святые угодники я точно не гожусь.

Неожиданно лошадь жалобно заржала и встала, как вкопанная. Помещик встрепенулся.

— Сергей Платонович, дорогой, есть пистоль?