Монте Верита
Monte Verita
1952
Уже потом они говорили мне, что никого там не нашли, ни живых, ни мертвых, вообще никаких следов. Обезумев от ярости, а скорее всего от страха, они наконец прорвались за эти запретные стены, бессчетные годы для них неприступные и зловещие, и были встречены гробовой тишиной. Сбитые с толку, разочарованные, испуганные, жители долины при виде пустых келий и безлюдья двора дали выход накопившейся злобе, прибегнув, как многие и многие поколения крестьян до них, к самому простому, испытанному средству — спалить дотла и разорить.
Мне кажется, это была естественная реакция на нечто непостижимое. И только спустя какое-то время, когда гнев отбушевал, они осознали всю тщетность и бессмысленность содеянного. Глядя на почерневшие дымящиеся стены на фоне усыпанного звездами холодного предрассветного неба, они поняли, что в конце концов их провели.
Сразу же, конечно, несколько отрядов было отправлено на поиски. Самые умелые скалолазы, которые не убоялись отвесной вершины горы, прочесали весь кряж, с севера на юг и с запада на восток, но все напрасно.
И на этом кончается мой рассказ. Это все, что мне довелось узнать.
Два деревенских парня помогли мне перенести тело Виктора в долину, где он и был похоронен у подножия Монте Верита. Сознаюсь, я завидовал ему, упокоенному там навеки. По крайней мере он не расстался со своей призрачной мечтой.
Я же вернулся к прежней жизни. Второй раз на нашем веку война перетряхнула мир. И сегодня, накануне моего семидесятилетия, у меня сохранилось мало иллюзий. Однако я часто думаю о Монте Верита и все ищу ответа на вопрос — какой же должна быть окончательная разгадка.
У меня есть три гипотезы, но вполне может быть, что ни одна из них не верна.
Первая и самая невероятная состоит в том, что Виктор был прав, продолжая упорно верить в то, будто обитатели Монте Верита достигли какой-то необычайной стадии бессмертия, которая дала им сверхъестественную силу. И когда настал час, они, как древние пророки, укрылись в небесах. Греки верили в бессмертие своих богов, иудеи — в бессмертие Илии, а христиане — в вознесение Спасителя. Через всю долгую историю религиозных предрассудков и легковерия проходит вечно живое убеждение, будто некоторые люди достигают таких высот святости и чудодейственной силы, что могут победить смерть. Эта вера особенно сильна в странах Востока и в Африке, и только нашему изощренному европейскому сознанию исчезновение осязаемых предметов и человеческих существ из плоти и крови представляется невероятным.
Религиозные наставники расходятся во мнениях, когда пытаются показать нам разницу между добром и злом: то, что кажется чудом для одного, оборачивается черной магией для другого. Хороших пророков побивают каменьями, но та же участь постигает и колдунов. Богохульство в одном столетии — святое речение в следующем, а сегодняшняя ересь завтра становится непреложной истиной.
Я далеко не философ, да и никогда им не был, но я твердо знаю еще с поры моей альпинистской юности, что в горах мы ближе, чем где бы то ни было, к той высшей Сущности — как бы ее ни называть, — которая вершит наши судьбы. Все великие откровения были провозглашены с горных вершин, и в горы поднимались пророки. Святые, мессии высоко в облаках встречались с праотцами. В минуты торжественного настроения я верю, что магическая рука опустилась в ту ночь на Монте Верита и перенесла ее обитателей туда, где они обрели мир и защиту.
Не забывайте, что я сам видел полную луну над вершиной, и в полдень я видел солнце. И все, что я видел, слышал и чувствовал, принадлежало не нашему миру. Я помню освещенный луной каменный лик, я слышу пение за неприступными стенами, я вижу бездну, лежащую, как чаша, между двумя пиками, я слышу смех и вижу бронзовые от загара руки, простертые к солнцу.
Когда я вспоминаю все это, я верю в бессмертие…
Тогда — может быть, потому, что дни моих прогулок по горам остались в прошлом и магия гор утратила магнетическую власть над стареющей памятью и дряхлеющим телом, — я говорю себе, что глаза, в которые я глядел в тот последний день на Монте Верита, были глазами живого, дышащего существа, и руки, которых я касался, были из плоти.
И даже все сказанные тогда слова были произнесены реальным человеком: «Прошу тебя, не заботься о нас. Мы знаем, что мы должны делать». Как и последнее трагическое напутствие: «Пусть Виктор сохранит свою мечту».
И вот здесь возникает вторая гипотеза, и я вижу, как опускается на горы ночь, вижу звезды и мужество этой души, которая выбрала самый мудрый путь для себя и остальных. И в то время, пока я шел обратно к Виктору, а жители долины собирались, чтобы двинуться на монастырь, горстка верующих, небольшая колония искателей истины, поднялась к расщелине между пиками и там бесследно исчезла.
Третья версия приходит на ум, когда мною овладевает скептическое неверие, и, возвращаясь в свою пустую нью-йоркскую квартиру после шумного обеда с друзьями, которые мало что для меня значат, я особенно остро ощущаю свое одиночество.
Глядя из окна вниз на фантастические огни и краски моего ослепительного мира реальности, в котором нет места ни нежности, ни спокойствию, я неожиданно начинаю тосковать по тихим радостям и пониманию. И тогда я убеждаю себя, что обитатели Монте Верита не хотели никуда уходить, когда пробьет их час, и заранее готовились — но не к бессмертию или смерти, а к возвращению в обычный мир мужчин и женщин. Тайком, украдкой они незамеченными спустились в долину, и там, растворившись среди людей, каждый пошел своим путем. Глядя вниз на людскую суету и столпотворение, я гадаю, не бродит ли кто из них сейчас по этим переполненным улицам и станциям метро. И думаю, что, если я вдруг спущусь и стану всматриваться в лица прохожих, мне повезет и я встречу кого-нибудь и, быть может, получу ответ на свой вечный вопрос.
Иногда во время путешествий при виде случайного человека даешь волю воображению, и тебе уже кажется, что у него необычный поворот головы, а в глазах есть что-то властное, но при этом и странное. Мне сразу же хочется заговорить с ним, вовлечь его в беседу, но тут — я не исключаю, что это все та же игра моего воображения, — их всех будто предупреждает инстинкт. Пауза, минута колебания, и их больше нет. Это может произойти в поезде, на людной улице, и какое-то короткое мгновение я вижу перед собой редкую грацию, почти неземную красоту, и мне хочется протянуть руку и спросить очень тихо, скороговоркой: «А вас случайно не было среди тех, кого я видел на Монте Верита?» Но времени уже нет. Они уходят, исчезают, и я снова остаюсь один со своей недоказанной третьей гипотезой.
