Улыбка, широкая, пустая — всплыла в его мозгу. Короткие, толстые ручки потянулись к нему через кровавый дождь.
Смит открыл глаза. Потолок двигался, он лежал на спине. Темные лица склонились над ним. Бутылочки звякали, ролики каталки пищали. Чей–то голос, мужской, выкрикнул
«Desé prisa!»[1] Смит подумал, что умирает. Та улыбка, широкая, пустая — откуда? Он закрыл глаза, увидел вспышку из дула, унюхал вонь пороха. Две фигуры падали. И услышал крик — свой собственный.
Проехала табличка: ТОЛЬКО ДЛЯ ПЕРСОНАЛА PERSONAL UNICAMENTE. Двери с клацаньем открылись, каталку вкатили в лифт и рваное движение прекратилось. Картины всплывали в мозгу — воспоминания. Сердце Смита колотилось. «Меня подставили, — внезапно понял он, — Рамирес меня сдал. Рамирес уже был у них на крючке, а там еще был фэбээровец».
Воспоминания наплывали — раздирающая тяжесть на спине, звон разбитого стекла, отдача револьвера калибра 38 в руке. Но Смит носил «глок»[2] Застрелил фэбээровца из его же оружия? А если Рамирес думал, что сможет оборвать сеть Винцети, но это его проблемы. Смит помнил не все, но точно помнил, что Рамирес — мертв.
Лифт гудел. Смиту хотелось спать.
— Что это за больница?
— Сан–Кристобаль де ла Грас, миистер Смиит — ответил доктор, — мы обеспечим вам полную безопасность.
«Ну вот — подумал Смит, — опять мексы». А кто же еще мог тут быть. Смит испугался, неужели его везут в тюрьму. Но медсестра пожала ему руку и жарко зашептала в ухо: «Полиция вас не тронет, мы вас надежно спрятали».
Смит воспрял духом. Винценти его не бросил, Винценти все предусмотрел и заплатил нужным людям. Иначе, здесь бы были фэбээровцы. Слава Богу!
И Смит вспомнил лицо с пустой улыбкой и имя. И все остальное.
Шипе.
***
— Это Шипе, — сказал бармен.
Смит уставился на маленькую каменную статуэтку на полочке над кассой — черную, похожую на Будду в индейских перьях. Сидит на корточках, протягивает короткие толстые ручки вперед, улыбается.
— Чего? — переспросил Смит.
Бармен, тощий, как рельса, заговорил с явным мексиканским акцентом:
— Шипе защищает верных. Он — Податель Урожая, Видящий Красоту, Бог Добрых Намерений. Он приносит удачу, как ваша отрезанная кроличья лапка.
«Не вижу я тут особой удачи», — подумал Смит. Ла Фиеста дел Сол, как и все остальные бары тут, была стоячей свалкой. Липкие от грязи пол и стены, тусклый свет, пронзительная мексиканская музыка. В углу американский солдат тискается с двумя шлюхами, но больше посетителей нет. Рамирес всегда выбирал для встреч такие сортиры, возможно, это напоминало ему о родном доме.
Смит был человеком Винценти, отвечал за южный регион того, что между собой они называли «Канал»: подпольная мафиозная порносеть. Винценти говорил, что валовый доход «Канала» — несколько миллионов в год, и это еще было мало в сравнении с теми доходами, которые сеть приносила еще до видеокассет. Но они удерживались на уровне, без убытков — никто теперь не возился с хрупкими кинопленками, стандартная 3,4–дюймовая видеокассета может переписываться до тысячи раз как мастер, десяток проверенных распространителей, которые покупали каждую запись за тысячи долларов – и сеть процветает, вне зависимости от заказов. И никаких тебе грузовиков с товаром в Южный Техас. И практически без риска — люди Винценти в ФБР иногда сдавали агентам старый товар или выдавали парочку мексов, для статистики. В ФБР думали, что эффективно борются с порнографией, а Винценти зарабатывал миллионы. И безопасней было распространять — анонимные почтовые ящики, зашифрованные имена. Даже сам Винценти не знал, кто его покупатели. И даже когда несколько раз арестовывали посылки, не было никаких зацепок.
Кассеты снимались на мексиканской стороне, так безопаснее, мы же не эти придурки Дикси или Лавандовый Холм с «домашним видео». «Канал» занимался тем, что федеральные агенты называли «андеграунд» — настоящий S&M, пытки, снафф и детское порно. Сраные извращенцы в Штатах платили за третичную двадцатиминутную запись «CP»[3]с белыми детьми до трех тысяч. Смит закупал мастерпленки и перевозил их в Сан Анжело, а другие люди Винценти копировали. Смит не стыдился – спрос рождает предложение, и мы живем в свободной стране, правда? Единственной серьезной проблемой было перевезти кассеты через границу, но этим занимался Рамирес. Везучий человек, очень везучий.
«И где его черти носят»? — подумал Смит. Лапето был городом–призраком, одним из безликих мест на границе с Техасом, унылой смесью быстрой речи, смуглых лиц и недобрых ухмылок. 99% жителей — мексы, половина из них — нелегалы. Такие города жили за счет электронной почты из Лэкленда и Форт–Смита — сопляки находили дешевые отели, ночевали там и ехали дальше, в Мексику, посмотреть на ослиные шоу в Акунье или Фуэнте. И Смиту было плевать на все это.
— Меня ни разу не грабили, — бармен протирал стаканы и улыбался.
— А?
— Меня ни разу не грабили, даже не обворовывали. Никаких проблем.
— Тоже мне, — пробормотал Смит.
— Это Шипе. Он приносит удачу.
«Идиот!» — подумал Смит и снова уставился на статуэтку. Улыбается почти как бармен, такой же пустой улыбкой. Смит не верил в каменных или каких–нибудь еще богов, боги и бизнес не сочетались.
— Еще раз! — Смит соскочил со стула и направился в туалет.
Туалет был исписан непонятными граффити. Кажется, они были даже не на испанском. Шоклан, ти коатль! Ут сельт! Коатликуэ, славься! Рядом кто–то нарисовал колибри, срубающую головы человечкам из палочек. Смит хмыкнул, застегнул ширинку. На плечи ему упала тень. Он развернулся, выхватывая «глок».
Всего лишь подвеска на светильнике – пластиковая черная фигурка с протянутыми вперед пухлыми ручками и пустой улыбкой.
Шипе.
«Поганое тут место». Смит хотел в Сан Анжело, в реальный мир, немного кокаина, шлюха на ночь — и жизнь прекрасна.
Тощий человек в мятом лазурном костюме сидел согнувшись, рядом со стулом Смита. Повернул голову, будто зная – широченная белая улыбка с золотым зубом, жирное лицо, жирные волосы.
— Амиго, — поздоровался Рамирес, — как поживает мой обожаемый янкии? — он протянул бледную руку для пожатия, но Смит не стал отвечать.
— Я ждал целый сраный час!
— Эй, мы мексиканцы, мы всегда опаздываем.
— Пошли, бизнес ждет.
Рамирес кивнул, ухмыляясь, оплатил счет. Золотозубая улыбка не покидала его лица. Он пропустил Смита вперед, шатаясь, как наркоман при ломке.
Улица была пустой, воняла пылью. Одинокая проститутка свистнула паре солдат, выходивших из машины, глянула на Смита, отвернулась. Главная дорога не была даже вымощена — грязь вперемешку с мусором. Смит глянул в переулки – нет ли хвостов, но там было пусто.
