Спелый солнечный свет лежит на серых камнях — старая площадь мирно проживает остаток воскресного дня.
Прислонившись друг к другу, дремлют усталые дома с провалившимися ступенями и укромными уголками, с неизменной мебелью красного дерева в крохотных старомодных гостиных.
Тёплым воздухом дышат их зоркие растворённые оконца.
Одиночка медленно идёт но площади к церкви Святого Фомы; она кротко взирает сверху вниз на спокойную картину. Входит. Благоухание ладана.
Со вздохом захлопывается тяжёлая дверь. Яркие краски мира сгинули — солнечные лучи, зелёно-красные, струятся сквозь узкие окна на священные камни. Там, под камнями, праведники отдыхают от мирской суеты.
Одиночка дышит мёртвым воздухом. Умерли звуки, благоговейно замер собор в тени тонов. Сердце бьётся тише, упиваясь густым запахом ладана.
Путник бросает взгляд на кучку скамей, благочестиво столпившихся у алтаря, как будто в ожидании предстоящего чуда. Он — один из тех немногих живых, кто, пережив страдания, может теперь другими глазами смотреть в иной мир. Он чувствует таинственное дыхание вещей — скрытую, беззвучную жизнь сумерек.
Сокровенные, тайные мысли, зародившиеся здесь, беспокойно мечутся, чего-то ища, в пространстве. Существа, лишённые плоти, радости и боли — мертвенно-бледные, как чахлые побеги, выросшие в темноте.
Молчаливо-торжественно раскачиваются красные лампады на длинных, покорных нитях; воздух колеблют золотые крылья архангелов.
Но что это? Тихий шорох под скамьями!.. Добежал до молитвенной скамьи и притаился.
И вот уже крадётся из-за колонны…
Синеватая человеческая рука!
Проворно перебирая пальцами, она, как кошмарный паук, быстро семенит по полу! Прислушивается. Карабкается по металлической стойке и исчезает в церковной кружке.
Серебряные монеты тихонько звенят.
Одиночка задумчиво провожает её глазами, его взгляд останавливается на старике, сидящем у колонны. Они серьёзно смотрят друг на друга.
— Алчных рук здесь хватает, — шепчет старик.
Одиночка кивает.
Из темноты выползают призрачные существа. Медленно, их движения едва уловимы.
Улитки-богомолки!
Женские головы, шеи, плавно переходящие в холодные, слизистые тела — с платками на голове и чёрными католическими глазами — беззвучно сочатся они по холодным камням.
— Они живут одними молитвами, — говорит старик. — Все их видят у дверей церкви, но никто не замечает.
Когда пастор служит мессу, они дремлют в своих углах.
— Мой приход помешал их молитвам? — спрашивает Одиночка.
Старик подходит к нему слева:
— Чьи ноги стоят в живой воде, тот сам молитва! Я знал, что сегодня придёт тот, кто можетвидеть и слышать.
Жёлтые блики, словно блуждающие огоньки, скачут по камням.
— Видите золотые жилы внизу, под плитами? — Лицо старика озаряется.
Одиночка качает головой:
— Так глубоко я не вижу. Или вы о другом?
Старик берёт его за руку и подводит к алтарю.
Безмолвно высится Распятый.
Тихо движутся тени в тёмных нефах за выпуклыми, искусно выкованными решётками призраки монастырских воспитанниц давно забытых времён, которые никогда уже не вернутся, непонятные, жертвенные, как запах ладана.
Слышно шуршание их чёрных шёлковых платьев.
Старик указывает на пол:
— Здесь оно совсем близко, почти на поверхности. Чистое золото, широкий, блестящий поток. Жилы тянутся под площадью к домам. Странно, что люди не наткнулись на них, укладывая мостовую. Я один знаю о золоте уже много лет, но никому ничего не говорил. До сегодняшнего дня. Мне ещё не встречался человек с чистым сердцем.
Какой-то шум! В стеклянном реликварии из костлявой руки Святого Фомы выпало серебряное сердце. Старик не слышит. Он отрешён. Восторженно и неподвижно смотрит вдаль:
— Тем, кто придёт, не нужно будет просить милостыни. Появится храм из чистейшего золота. Паромщик переправит их — в последний раз.
Гость внимает пророческим словам, они вкрадчиво заполняют душу, словно мельчайшая, удушающая пыль от священных останков минувших тысячелетий.
Здесь, у него под ногами! Сверкающий скипетр дремлющей, скованной власти! Глаза его загораются: кто сказал, что золото проклято? Не должен ли человек снять заклятие ради любви и сострадания к ближнему? Тысячи умирают от голода!
На башне звонят седьмой час. Воздух вибрирует.
Мысли Одиночки вслед за звоном колокола вырываются наружу, в мир, полный ярких красок, роскоши и великолепия.
Он содрогается. Смотрит на старика. Как изменилось всё вокруг! Эхом раздаются шаги. Углы молитвенных скамей ободраны, каменное основание колонны в выщербинах. Белые статуи пап покрыты пылью.
— А вы видели этот… металл своими глазами?
Держали его в руках?
Старик кивает.
— В монастырском саду, рядом со статуей Богоматери, под цветами лилий его можно взять руками.
Достаёт голубой футляр:
— Вот.
Открывает его и протягивает Одиночке маленький неровный камешек. Оба молчат
Издалека, с улицы, доносится шум внешнего мира: народ возвращается домой с весёлых загородных прогулок — завтра рабочий день…
Женщины несут на руках уставших детей.
Одиночка берёт камешек и пожимает старику руку. Бросает последний взгляд на алтарь. И снова ощущает таинственное веяние благодатного покоя: «Всё в этом мире исходит из сердца, в сердце родится и сердцу покорно…»
Перекрестившись, уходит. У раскрытых дверей привалился усталый день. С улицы дует прохладный вечерний ветерок.
По рыночной площади громыхает телега, украшенная зелёными ветвями, полная смеющихся, весёлых людей, арки старинных домов пронизаны багряными лучами заходящего солнца.
Одиночка садится у памятника посреди площади и погружается в мечты: ему кажется, что он кричит прохожим о своём открытии. Смолкает смех, дома рассыпаются, церковь падает…
… Сорванные, в пыли плачут лилии из монастырского сада.
Земля содрогается; рёв демонов ненависти эхом возносится к небу!
Отбойные молотки грызут, и дробят, и толкут площадь, город и кровоточащие человеческие сердца, превращая всё в золотую пыль…
Он трясёт головой, прислушивается к воскресшему в памяти голосу мастера, сокрытому в сердце:
«Кто не страшится дел дурных и тех не любит что даруют счастье, — самоотвержен тот, умён решителен и полон жизни».
Но разве может быть чистое золото таким ЛЁГКИМ?
Разжимает ладонь:
Человеческий позвонок!
