Геннадий Мельников
Коричневые сумерки
— Вы еще что-то хотели сказать? — кончив обрабатывать пилочкой ногти, Неттлингер стряхнул белый налет с пиджака и поднял голову.
— Да, господин директор, — Фюман немного замялся, не находя слов. Он почему-то так и не привык вести себя непринужденно в кабинете шефа, хотя вот уже почти пять лет ежедневно в конце рабочего дня представляет ему отчет о работе станции.
— Я вас слушаю, — Неттлингер начал собирать в ящик стола бумаги, давая понять, что у него нет настроения задерживаться надолго после работы.
— Дело в том… что они уже плавают в блоке первичных отстойников.
Неттлингер задвинул ящик и щелкнул замком.
— Кто плавает? Новорожденные?
Фюман удивленно поднял брови. Вероятно, директор его не слушает, если задал такой вопрос: весь мусор — не то, что новорожденные, если, конечно, не пропустить их через мясорубку — задерживается на решетках, и лишь потом, пройдя через дробилки, попадает в первичные отстойники.
— Нет. Я говорю о халли…
Неттлингер положил ключ в карман пиджака, поднялся и стал натягивать шуршащий плащ.
— Ах, вот вы о чем?! Ну и что?
— Вчера их там еще не было…
Неттлингер застегнул плащ и достал целую пачку сигарет.
— Вчера еще не было землетрясения, которое разрушило сегодня утром пять деревень в северной Италии, вчера еще был цел «Конкорд», который разбился сегодня с двумястами тридцатью пассажирами, вчера еще не родились и не умерли те сотни тысяч человек, которые родились и умерли сегодня… Вы хотите свое сообщение поставить в один ряд с этим?
Фюман выглядел растерянным.
— Но последнее время они, как никогда, возбуждены, — торопливо заговорил он, — мастер ночной смены просит разрешения успокоить их небольшой дозой хлора, не опасной для активного ила. Он опасается, как бы не повторился случай с Куртом.
Неттлингер распечатал пачку сигарет и выбросил целлофан в корзину для бумаг.
— Слушайте, Фюман, — сказал он, доставая зеленую японскую зажигалку и прикуривая, — мы уже достаточно много говорили на эту тему, и я не хотел бы повторяться. Даю вам дельный совет: если хотите чего-то добиться на этой работе, то не идите на поводу у сменных мастеров; почувствуйте, наконец, себя начальником. А что касается Курта, то он сам виноват: не нужно было совать нос, куда не следует.
— Он хотел очистить воздуховод в аэротенке и уронил скребок, а когда потянулся за ним…
— Знаю, знаю, — Неттлингер выключил плафон, и сутулая фигура Фюмана сразу стала плоской на фоне зашторенного окна, — не будет другой раз зевать.
Неттлингер пропустил вперед в дверях Фюмана и запер кабинет.
— Передайте Виннеру: никакого хлора. Станция должна работать на прежнем режиме. Для того мы здесь и поставлены.
Под брезентовый тент бара «Сила через радость» выкатили тридцативедерную бочку пива: папаша Йозеф знал, что клиенты после пяти вечера предпочитают духоте помещения сквознячок дюралевой пристройки.
Бочку перевернули пробкой вверх, и папаша Йозеф мокрой тряпкой начал стирать с днища пыль и прилипшие опилки, а под навес, тем временем, заходили первые завсегдатаи.
Папаша Йозеф выпрямился и поискал кого-то глазами. Раздвигая легкие стулья, к нему уже шел, ухмыляясь, Эйхель.
— Сейчас мы ей сломаем!
Папаша Йозеф подал ему старый армейский тесак, и Эйхель, ударяя волосатым кулаком по рукоятке, отковырял половину деревянной пробки. Затем он взял у папаши Йозефа отполированный до блеска насос, установил его по центру пробки и, приноровившись, ахнул вниз так, что ни капли не зашипело. Папаша Йозеф знал, кому доверять проведение этого ритуала.
Первые кружки наполняются без подкачки, и папаша Йозеф ждет, пока осядет пена, чтобы долить.
Первые кружки выливают залпом, сдувая пену прямо на пол. Она летит вниз белыми хлопьями морского прибоя.
Первые кружки доставляют много хлопот папаше Йозефу, потому что сразу же после первых наливают вторые, и лишь только тогда достают сигареты. Линялый френч образца сорок третьего года на спине у папаши Йозефа начинает темнеть, но он не подает вида, что устал, что уже пора ставить к насосу помощника, качает себе в одном темпе, только лопатка двигается как кривошипный механизм, и кричит поверх голов:
— Давай, давай, ребята! Побыстрее освобождай тару! Пейте, халли после разберутся!
Скрипят дюралевые стулья и столы, по синему пластику растекаются бурые пятна, крошки от пивных сухариков хрустят под ногами.
— Эй, папаша Йозеф! А не посадить ли тебе парочку халли в аквариум?
— Уже думал! — кричит ответ папаша Йозеф, работая насосом. — Не знаю только, как пристроить сверху унитаз, чтобы кормить их. А главное, кто на нем будет сидеть с утра до вечера? Может быть, ты согласишься! Пиво и жратва за мной.
Дружный хохот порождает эхо, которое испуганно мечется по тесному переулку. Хлопает тент. Тень от мебельного магазина, что на противоположной стороне, тихо подкрадывается к первым столикам.
Третью кружку растягивают на полчаса. Дым поднимается к нагретому брезенту и, словно набравшись сил от соприкосновения с ним, валом катит к карнизу. Внутри помещения автомат прокручивает блюзы.
— Послушай, папаша Йозеф! Что за дерьмо натолкал ты сегодня в свой ящик? Выбрось и поставь, как обычно, нашу старую — «Дряхлые кости».
Гейнц подцепил сачком рыбу из кафельного бассейна и ловко бросил ее на весы. Рыба вяло хватала ртом воздух.
— Такая подойдет, фрау Каумиц? — спросил он.
— Да, благодарю вас, господин Гейнц, — фрау Каумиц подставила черную хозяйственную сумку, — еще пожалуйста, две баночки икры.
Гейнц нагнулся под прилавок.
— Извините, фрау Каумиц, сейчас открою новый ящик.
— Ничего, господин Гейнц, я не спешу.
Гейнц вышел в кладовую и вскоре появился с фанерным ящиком. Тот был, очевидно, тяжелый: на худой шее Гейнца, натягивая кожу, оттопырились жилы.
Он грохнул ящик и стал искать плоскогубцы. Не найдя их, начал отдирать жесть по углам крышки ножом.
— Ну, что новенького, господин Гейнц?
Гейнц справился с двумя полосками с одной стороны и поддел крышку лезвием ножа.
— Да все то же, фрау Каумиц, все то же…
Нож был слишком тонким и гнулся. Гейнц с трудом расширил щель настолько, чтобы можно было просунуть плоскую ручку.
— А что слышно насчет халли?
Дальше дело пошло быстрее. Действуя ножом, как рычагом, Гейнц вытаскивал гвоздь за гвоздем.
— Ничего нового, фрау Каумиц, ничего нового… В последнее время ими перестали интересоваться.
