Джоанн Харрис - Страхослов

– Наподдай этой шлюхе! – крикнул кто-то из партера. – Наподдай всем шлюхам!

– Нет, вначале вспори брюхо парню, этому красавчику! – Голос был женский. Не Клара, но кто-то со сходными вкусами. – Давайте полюбуемся его кишками!

– Да какого черта, задай жару им обоим!

Зрители участвовали в представлении, как на шоу Джуди и Панча, только тут звучали голоса взрослых.

Актеры в клетках выглядели по-настоящему испуганными. Они ничуть не переигрывали. Согласно программке, роли Изабеллы и дона Бартоломео исполняли актеры с псевдонимами Берма[64] и Фрозо[65]. Мало кто в этом театре решался озвучить свои настоящие имена. Актрисы из кабаре «Мулен Руж» и «Ша Нуар» поступали так же.

Морфо снял с жаровни раскаленную кочергу и ткнул ею в мозолистую ногу одного из актеров второго плана в клетках. Мужчина завопил. Claqueurs[66] принялись насмехаться над ним, передразнивая крики боли. Никто на сцене Театра Ужасов не мог испугать Кэйт больше, чем его публика.

– Вот вы, мадам. – Глаза Гиньоля поблескивали за маской, их взгляд уперся в Кэйт. – Мадам с рыжими волосами и яркими очками. Кого вы предпочитаете?

Кэйт оцепенела. Она ничего не ответила.

– Бартоломео, Изабелла, оба… или никто?

Кэйт кивнула, почти невольно.

– Гуманистка, дамы и господа. Редкий гость в этом квартале. Итак, мадам… нет, мадмуазель… вы слишком мягкосердечны, чтобы навлекать пытки на этих невинных, так? Быть может, вы предложите себя в качестве замены? Ваша нежная плоть вместо их тел? У нас найдутся клетки для птичек любого размера. Морфо превратит вас в прелестную канареечку, и вы запоете, ощутив прикосновение его раскаленного железа и острых лезвий. Неужели такая перспектива не манит вас?

Кэйт вспыхнула. Ее лицо словно горело. Пожилой господин рядом тяжело задышал. Он искоса поглядывал на нее, словно она была праздничным пирожком с пылу с жару. Его длинные, тонкие пальцы судорожно сжались. Кэйт захотелось поменяться с кем-то местами, только чтобы не сидеть рядом с ним. Она повернулась к семье дородных бюргеров с другой стороны – все они восхищались Морфо, до последнего, самого толстенького, ребенка – и с изумлением увидела, что и они в восторге от происходящего.

– Итак, мадемуазель, не присоединитесь ли к нашему веселью?

Кэйт отпрянула, качая головой. Морфо нарочито нахмурился, выпятив нижнюю губу, точно обиженный ребенок.

– Я так и думал! – рявкнул Гиньоль. – Всякому гуманизму есть предел, даже когда речь идет о лучших из нас.

Он встал между подвешенными любовниками и поднял руки, словно изображая весы.

– Нужно получить признание Изабеллы, чтобы сжечь ее как ведьму. Тогда церковь наложит лапу на ее богатства, – напомнил он. – Думаю, самый простой способ получить признание… это выжечь глаза ее возлюбленному раскаленным железом!

Морфо ткнул кочергой в клетку дона Бартоломео… дважды.

В нос Кэйт ударила вонь паленой плоти. Молодой человек завопил, его крик подхватила Изабелла, за ней закричали и несколько зрителей.

На лице юноши – пустые окровавленные глазницы, из них валит дым…

Или так кажется. Тут должен быть какой-то фокус.

Всхлипнув, Изабелла обмякла в своей клетке, затем принялась рвать на себе волосы от горя, сраженная ужасом. В таком состоянии она не могла подписать признание – и в этом был изъян коварного плана ее жестокого дядюшки. Впрочем, как и говорил Гиньоль, зрителям было все равно.

Они пришли сюда только для ужасов. Морфо взял в руку маленькие щипцы, потом покачал головой и заменил их самыми большими клещами. Его сторонники зааплодировали, засвистели. Клещами он вырвал кусок плоти с предплечья дона Бартоломео и бросил окровавленный ком на жаровню. Раздалось шипение…

Действо продолжалось. Кэйт не могла отвернуться, но и смотреть ей не хотелось. Она сняла очки, и зрелище, к счастью, сменилось чередой размытых пятен… но она все еще могла слышать происходящее – и чувствовать запахи.

Когда она решилась надеть очки и зрение сфокусировалось, на сцене как раз доставали из вспоротого живота дона Бартоломео длинную гирлянду из кишок и внутренностей. Ее бросили на дно его клетки, вниз закапала кровь, а гирлянда все подрагивала, покачивалась…

«Это просто колбаски в соусе», – напомнила себе Кэйт. Театр Ужасов покупал свиную кровь и лошадиные внутренности на окрестных скотобойнях. Хорошо одетый пучеглазый буржуа в переднем ряду подхватился на ноги, возмущенно заявляя, мол, это все – сплошное надувательство. Гиньоль выдернул наглеца с его места и острыми, как нож, когтями, торчавшими из перчаток, ударил мужчине в горло прямо над воротником. Голова оторвалась и покатилась по залу. Подсадная утка в зале пожала плечами, сбрасывая окровавленный торс, и из костюма выскочил ухмыляющийся карлик. Верхняя часть тела буржуа на поверку оказалась плетеной рамой, обтянутой костюмом. Гиньоль забавлялся с оторванной головой, тыча носом в стеклянные глаза.

По крайней мере, этот номер был фокусом.

– Это наш старый приятель, Крошка Цахес![67] – объявил Гиньоль, отшвырнув голову в сторону. – Как вы себя сегодня чувствуете, месье Цахес?

Карлик, улыбнувшись еще шире, кивнул.

– Что-что? Я вас не расслышал. Вы хотите, чтобы я вспорол вам горло и высвободил ваш голос?

Карлик резко замотал головой.

Гиньоль схватил Крошку Цахеса за шею – точно так же, как хватал до этого шею поддельного буржуа.

– Какой вы у нас непослушный, – приговаривал Гиньоль. – Вас нужно прооперировать, друг мой.

Челюсть Гиньоля опустилась, в маске теперь зияла дыра. В ней что-то блеснуло. Язык? Пищик? Затем наружу выдвинулась серебристая бритва. Должно быть, актер удерживал ее ручку зубами.

Лезвие скользнуло по горлу Крошки Цахеса, оставив тонкую багровую линию.

– Я могу говорить, могу говорить! – воскликнул карлик. Голос у него был низкий и густой.

Резкое движение – и бритва вонзилась глубоко в плоть, следуя намеченной линии на шее Крошки Цахеса.

Фонтан крови ударил в зал, залив на этот раз не только передние два ряда.

Очки Кэйт забрызгало красным.

Морфо ломал Изабелле пальцы на ногах щипцами, но представление продолжалось. Была в Гиньоле анархическая жилка – он не терпел порядка, и новые игрушки всегда привлекали его внимание. Потребовалось много времени, чтобы вся «кровь» вышла из Крошки Цахеса. Он трясся, и красная жидкость проливалась на сцену, а затем каскадом текла с ее края, точно багровый водопад. Карлик бился в агонии, превратив свою смерть в шоу.