«Ты — корова», — подумала она, глядя в зеркало.
Она редко смотрелась в зеркало. Зачем? Проверить, как она выглядит? Это ее совершенно не интересует. После развода она не способна интересоваться ничем, кроме работы. И, разумеется, не интересуется мужчинами. После того, что устроил ей Брайан. Шесть лет прошло, а все еще больно.
Брайан… Они встретились, будучи первокурсниками, в университете Северной Каролины на лекции по математике, оба нацеленные на получение степени бакалавра естественных наук; Брайана увлекла биология, Лизл — главным образом математика. Попытки ухаживания, крепнущая привязанность, из которой расцвела любовь, по крайней мере со стороны Лизл, потом сексуальная близость, впервые для Лизл. Они поженились немедленно после выпускных экзаменов и переехали в Пендлтон, где Лизл пошла работать в школу учителем математики, а Брайан приступил к усердным занятиям в медицинской школе Дарнеллского университета. Лизл обеспечивала его почти все эти четыре года, готовя от случая к случаю по ночам свою магистерскую диссертацию. На четвертый год пребывания Брайана в медицинской школе, она узнала, что он завел интрижку с больничной медсестрой. Само по себе это было ужасно, но у другой сестры она выведала, что за время клинической практики в госпитале Брайан заваливал в койку каждую представительницу женского персонала, которая соглашалась иметь с ним дело.
У Лизл горло перехватило от воспоминаний. «Господи, все еще больно. Столько времени утекло, а все больно».
Лизл подала на развод. Брайан словно взбесился. Он явно желал в открытую вылить всю грязь на нее. Вполне возможно, объяснял Лизл ее адвокат, что он напуган, ибо недавно был юридический прецедент, когда жена, содержавшая мужа во время его стажировки в медицинской школе, потребовала доли в будущих доходах после того, как он получит диплом.
Лизл не хотела ничего подобного. Она хотела только освободиться от него. И освободилась.
Но Брайан пожелал оставить последнее слово за собой.
Когда все было сказано и сделано, когда все бумаги были подписаны и заверены у нотариуса, он поймал ее на выходе из адвокатской конторы.
— Я никогда тебя не любил, — бросил он и ушел прочь.
Никакие физические страдания, бранные тирады, потоки обвинений, какими бы пространными, громкими, оскорбительными они ни были, не ранили Лизл так сильно, как эти с шипением выплюнутые пять слов. Хотя она ничего не сказала в ответ, а с холодным, спокойным видом пошла к машине, внутри нее что-то сломалось, полностью, окончательно и бесповоротно.
«Я никогда тебя не любил».
С тех пор слова эти эхом звучали в ее опустевшей душе.
Даже сейчас она чувствует, как коленки слабеют от боли. И хуже всего, что он все еще здесь, поблизости. Живет на другом конце города, работает ортопедом в Медицинском центре графства.
Перетряхивая воспоминания, Лизл глубоко влезла в шкаф в поисках подходящего наряда и остановилась, наткнувшись на показавшуюся знакомой коробку из-под обуви. Сняла крышку, обнаружила свою старую детскую коллекцию раковин и улыбнулась, припомнив, что когда-то хотела заняться биологией моря.
Раковины. Всю свою жизнь она приписывала каждому встреченному человеку определенную раковину. Вытащила прекрасного, испещренного коричневыми полосками, витого наутилуса. Это Уилл — большой, таинственный, прячущий в каждом внутреннем завитке неведомо что, скрытный, замкнутый, накрепко захлопывающий панцирь, когда кто-то подходит чересчур близко. Острая двустворчатая венерка — это Эв: изящный, с отточенными краями, с гладкой поверхностью, без прикрас, что видишь, то и есть. А вот Брайан — морская звезда, с виду приятная и привлекательная, которая хватает щупальцами моллюсков и высасывает изнутри мягкую плоть, оставляя пустую шелуху
«А это я, — подумала Лизл, беря в руки раковину разиньки, обыкновенную, непригодную для коллекций, с тусклой скучной поверхностью, прогрызенной морской звездой. — Я».
Она закрыла коробку и продолжила поиски одежды. С трудом влезла в кремовые слаксы, надела сверху навыпуск широкий легкий свитер. Ниже пояса весьма смахивает на сардельку, но с этим придется смириться. Легкий макияж, пять минут с щипцами для завивки волос, и готово. Остается лишь провести вечер так, чтобы не треснул ни один шов.
В ближайшее время она займется этими лишними фунтами.
Лизл заметила его, как только вошла в дверь. Она никогда раньше его не видела. Молодой, невысокий — по ее прикидке, не больше пяти футов десяти дюймов — и очень худой. Физически абсолютно не располагающий, и все же первый мужчина, на которого она обратила внимание. Движения плавные, свободные, грациозные. Со своими аккуратненькими усиками, латиноамериканским оттенком кожи, подчеркнутым идеально отглаженными белыми брюками и рубашкой, как будто — а может быть, и на самом деле — специально на него скроенными и сшитыми, он выделялся среди сборища пузатых, косматых ученых мужей с закатанными рукавами подобно принцу среди пейзан.
У этого юноши есть стиль.
Он предлагал напитки парочке факультетских жен, которые громогласно изливали ему свою признательность. Когда он от них отвернулся, его глаза скользнули по Лизл, потом вернулись. Он улыбнулся, отвесил легкий поклон. Лизл невольно зарделась, радуясь, что удостоена специального приветствия.
«Должно быть, кланяется каждой женщине, которая входит в дверь», — подумала она, когда он отошел в сторону и с кем-то заговорил.
Лизл скользила через толпу гостей по гостиной, кивая, улыбаясь, здороваясь при виде знакомых лиц. Ближайшей ее целью был бар — карточный столик, заставленный пивом, графинами с вином, содовой, миксерами и немногочисленными бутылками крепкого ликера. Пила Лизл не много, но с наполовину налитым бокалом в руках чувствовала себя полноправным членом компании.
По ходу движения краешком глаза примечала, что стильный молодой незнакомец вроде как бы высматривает ее. Кто он такой? Чей-нибудь сын?
Возле бара она обнаружила Колвина Роджерса, хозяина, дородного жизнерадостного мужчину, смахивающего на постаревшего Пэка[9], который отращивал эспаньолку, чтобы компенсировать лысину на макушке. Он взмахнул бокалом и улыбнулся.
— Привет! Выпить хотите?
По выражению его лица Лизл догадалась, что с виду он ее узнает, но имени точно не припоминает.
— Конечно.
— Вина, пива или чего-нибудь покрепче?
— Белого вина, пожалуйста.
— Замечательно! — Наливая из двухлитровой бутылки «Альмадена», он сообщил: — Общее правило в этом доме — первую наливаю я, потом управляйтесь сами.
