Она умолкла, пристально всматриваясь в пески и с тревогой гадая, что может знаменовать ее промах на деле.
— Дайте я гляну, — не отставал Рейнхарт.
— Не на что там глядеть, — отрезала Ранегунда, все еще отирая руку о верхнюю юбку, на которой уже расплывалось пятно. — Хватит меня опекать.
Она отвернулась и пошла к морю, пытаясь справиться с накатившим волнением.
Мужчины какое-то время безмолвствовали, потом капитан Мейрих негромко произнес:
— Это несносно, Рейнхарт, просто несносно. Что ты все время цепляешься к ней?
Рейнхарт, опустив голову, промолчал, сознавая справедливость упрека.
Ранегунда вернулась к маленькому отряду с бесстрастным и словно окаменевшим лицом, на котором, освещенные ярким солнцем, отчетливо выделялись оспинки — следствие перенесенной болезни. Оспинки спускались также на шею, открытую для обозрения, ибо теперь длинные косы были собраны на затылке узлом, как у воинов перед битвой. Мужчины потупились. Она обвела их взглядом.
— И вот еще что. Не вздумайте мародерствовать. Надеюсь, всем ясно, что я имею в виду? Учтите, перед уличенным в подобном бесчестье крепостные ворота захлопнутся наглухо, а приют изгою-преступнику могут дать лишь в Лаберике. Это двое-трое суток пути. Для того, кого по дороге не сожрут волки, не задерут медведи и не тронут разбойники. Жена же, дети и родственники виновного останутся здесь, пока не приедет королевский чиновник, который рассудит, как с ними быть. — Глаза ее сделались жесткими, в них заблестела сталь. — Я без малейшего колебания изгоню любого, кто посмеет присвоить себе хотя бы какую-нибудь безделицу. Этого ожидают от меня как король, так и мой брат.
Бератрам решился ответить за всех:
— Изгнание лучше, чем отрубленная рука.
— Истинная правда, — отозвался капитан Мейрих и перекрестился.
Ранегунда сложила на груди руки.
— Я не желаю, чтобы в бою рядом со мной сражались бесчестные люди.
— Да хранит нас Господь, — подхватил Бератрам, — и не оставляет заботами. — Он взглянул на соседей. — Мы все думаем так же.
Послышались неразборчивые восклицания, воины закивали. Ранегунда, не очень-то веря в их искренность, но все же в какой-то мере удовлетворенная, затянула узлом края юбок и подоткнула концы под широкий кожаный пояс, потом покрутилась из стороны в сторону, проверяя надежность крепления.
— Прекрасно, — сказала она. — Почаще глядите по сторонам. Те, у кого есть рожки, трубите в случае надобности, зовите на помощь.
— Она все равно не придет вовремя, — возразил Рейнхарт с плохо скрытой язвительностью. — Уж лучше, что бы там ни было, ринуться в бой и разом со всем покончить.
— И подставить под удар тех, кто станет потом разыскивать вас? Дать врагу шанс точно так же расправиться с ними? Скажи, это доблесть или преступное безрассудство? Ну же, скажи!
Рейнхарт вздохнул, не желая сдаваться.
— А разве не трусость — взывать о помощи, дуть что есть силы в свой рог из-за незначащей стычки?
— В таком случае великий Роланд, трубивший в свой рог, тоже трус? — вспыхнула Ранегунда.
Довод, случайно пришедший ей в голову, был сокрушительным. Рейнхарт отвел глаза в сторону, лицо его помрачнело.
Впрочем, перепалка закончилась бы так и так, ибо Бератрам указал на восточный гребень холма, на котором высилась крепость.
— Смотрите! — воскликнул он. — Лошадки уже показались. И они совсем рядом. Добрая для начала примета.
Ранегунда, облегченно вздохнув, махнула рукой и зашагала в указанном направлении. Она шла молча, сконцентрировав все свои силы на том, чтобы не хромать, и какое-то время отлично с этим справлялась.
Правда, лишь до тех пор, пока под ногами ее не блеснул ручеек, пробивший в песке предательскую канавку. Там Ранегунда вновь оступилась, но все же сумела сохранить равновесие, хотя и с огромным трудом.
— Держись за мою руку, герефа, — сказал Бератрам, подходя. — Этим ручьям нельзя верить!
— Нет уж, благодарю, — буркнула Ранегунда сердито. — Лучше следи за собой.
Эварт передал ей поводья и был столь деликатен, что смотрел в сторону, пока она вскарабкивалась на мышастого, стараясь не зацепить юбкой седельную сумку. После удачного завершения процедуры он кивком разрешил остальным выбрать себе лошадей и сам взобрался в седло костлявой гнедой кобылы.
— Позволите мне ехать рядом? — почтительно спросил он.
— Если хочешь, — ответила Ранегунда, подбирая поводья, ибо после трехдневного томления в стойле мерин под ней прыгал и взбрыкивал. Усмирив его, она выкрикнула: — Бератрам, Аделяр, возьмите половину людей и отправляйтесь на запад. Остальные поедут со мной.
Она указала на восток, внутренне вдруг ощутив весь груз ответственности и перед монастырем Святого Креста, и перед братом, и перед Христом Непорочным. Подавив приступ волнения, Ранегунда направила мерина к кромке песка, где суетливо плескались мелкие волны.
— Отправляемся в хорошее время, герефа, — отметил Эварт. — Немногим позже полудня.
— Да, — согласилась она, — до заката еще далеко.
Ей приходилось постоянно сдерживать мерина, ибо тот рвался пуститься галопом. Сзади скакали Карагерн, Фэксон, Амальрик, Руперт, Ульфрид, Уолдрих и Калфри, обычно не занимавшиеся патрулированием в отличие от полудюжины верховых, под началом Бератрама и Аделяра повернувших на запад. Самому старшему из этой семерки — Ульфриду — только-только перевалило за тридцать, младшему — Карагерну — было пятнадцать.
— Вы полагаете, мы найдем что-нибудь? — осведомился после длительного молчания Эварт.
— Об этом знает лишь море, — ответила Ранегунда, резко дернув поводья.
Мерин протестующе вскинул морду, затем раздражение его улеглось и он на какое-то время притих, но бежал тряско, неровно.
— Он хочет размяться, — заметил Эварт, чья кобыла вела себя совершенно спокойно и двигалась мерной рысью.
— Дай ему волю — и он быстро выдохнется, что скажется на обратном пути, — отозвалась Ранегунда. — Пусть упрямится, вскоре с ним все будет отлично.
Через четверть часа Эварт снова заговорил:
— Раньше всадники тут были редки. А сейчас всякий сброд обзаводится лошадьми. Так и ждешь, что из кустов кто-нибудь выскочит.
— Пусть выскакивает, — с деланным равнодушием произнесла Ранегунда, не желая показывать, что ее тоже тревожат подобные мысли, особенно с того момента, как справа от них потянулись рощицы, подчас сбегавшие чуть ли не к самой воде. Сами по себе они выглядели вполне безобидно, но за ними теснились лесные угрюмые дебри. — Пусть. Он получит достойный отпор.
