Тимофей проснулся часа через полтора. Едва проснувшись, он рывком сел в постели и широко открытыми глазами впился в отца.
— Это я, Тима, не волнуйся, — ласково сказал отец.
Казалось, Тимофей ничего не понимал. Недоуменным взглядом он обвел комнату. Прикоснулся рукой к забинтованной отцом шее. Внезапно его лоб покрыла испарина, он вспомнил все.
— Это ужасно! Я… сейчас тебе рас-с-скажу, — торопясь и заикаясь, забормотал он.
— Расскажешь, расскажешь, только во время завтрака, — отец взглянул на ходики. — Ну, вернее сказать, во время обеда.
Отец ласково похлопал Тимофея по руке, и они двинулись на кухню. Но Тимофей не мог удержаться, и не успели они еще дойти до кухни, как он в бешеном темпе уже все рассказал. Обед проходил в томительном молчании. Отец думал, и Тимофей ему не мешал. Он уже пришел в себя, чему в немалой степени помогло принятие двух стопок успокоительного домашней перегонки. Наконец он все же не выдержал:
— Ну, что, батя, надумал? Что делать-то будем?
Отец оторвался от сосредоточенного поглощения пищи и сыто рыгнул. Задумчиво посмотрел на Тимофея и, наконец, вымолвил:
— Да только одно и пришло на ум. Бросить лапы эти поганые ей в могилу да вбить в нее, стерву, кол осиновый.
— А когда?
— Да сегодня и вобьем. Долго ли нам-кабанам? — Он снова рыгнул.
— Ну хорошо, с этим разобрались. Да, кстати, ты не досказал мне про Гюряту и Святовида.
— Да? Ну, можно и сейчас досказать. А на чем я остановился?
— На том, что Ярополк утонул.
— Угу… Ну, слушай дальше.
Отец задумался, вспоминая, а Тимофей, заполняя паузу, налил в стопки самогону.
Прошло десять лет. Много событий произошло за это время. Были и горести и радости — большие и малые. Киевский воевода умер, и Гюрята, по праву, занял место отца.
Властью своей распоряжался он умело и поэтому был уважаем. На радость ему жена родила сына. И все было бы хорошо, да внезапно нарушился покой души его. Брат Святовид, объезжая молодого жеребца, был сброшен на землю.
Все бы ничего, да беснующийся жеребчик копытом проломил ему грудь. Долго мучился Святовид. Ни отвары, ни заговоры знахарок — ничто не помогало ему. Целыми днями лежал он и харкал кровью. Тяжко было Гюряте смотреть на это. Видеть, как умирает брат и чувствовать свое бессилье чем-либо помочь. В ожидании смерти Святовид старел на глазах. Каждое утро в его густых волосах прибавлялось седины. Днем Святовида выносили на двор. Целыми днями лежал он, устремив взгляд в небо. Ему не мешали, и он напряженно думал о чем-то своем.
Как-то Гюряте сказали, что брат зовет его. Выйдя на двор, Гюрята подошел к лежащему Святовиду и присел рядом.
— Мне сказали, ты звал меня.
Святовид, оторвавшись от созерцания облака, посмотрел на Гюряту.
— Поговорить нам пора, Гюрята, Смерть моя уже близко, а на душе тяжело.
Ему было тяжело говорить. Слова с хрипом и свистом вырывались из груди.
— Много крови пролил я. Но не из-за этого мне тяжело.
Кровь и свою и чужую проливал я за Господа нашего, во искупление прегрешений наших перед ним. Так что не тяготит меня это. Другое бремя лежит на моих плечах. Забыли мы в своей гордыне о брате нашем — Ярополке.
Святовид закашлялся, и кровавые брызги упали на землю. Долго молчал, собираясь с силами, и наконец продолжил:
— Этой ночью мне явился ангел. Он сказал, что Ярополк жив, но что погибла душа его. Он велел поставить церковь в том месте, где Ярополк пропал, и молиться за душу его.
Чистые голубые глаза Святовида вновь обратились к Гюряте.
— Я уже не могу ничего. Я хочу, чтобы ты выполнил это.
Это моя последняя просьба. Поставь церковь у той речушки и молись, молись за души Ярополка и мою. Дай мне слово, что исполнишь это.
Его взгляд горел просьбой, он даже приподнялся на локтях.
— Клянусь, Святовид, что выполню то, о чем ты просишь.
— Благодарю, брат. А теперь будь добр, пусть меня перенесут в дом и позовут священника, я хочу исповедаться.
Ночью Святовид умер. Хоронили его как истинного христианина. После прощания с покойным гроб хотели накрыть крышкой, но внезапный окрик Гюряты остановил.
— Подождите! — подойдя к гробу, он положил на грудь Святовида тяжелый двуручный меч.
— Не тоже воина без меча хоронить. — Гюрята отошел, и крышку начали приколачивать. Затем гроб медленно опустили в могилу.
Кончилась спокойная жизнь для Гюряты. Клятва, данная Святовиду, висела над ним, как меч. Он сильно изменился.
Мрачные мысли витали в его голове. И, наконец, настал момент, когда он понял, что дальше так продолжаться не может. Князь не стал удерживать его. Он был занят и озабочен укреплением рубежей. По его приказу создавались в глуши по окраинам княжества крепкие поселения.
С Гюрятой шел отряд из ратников и семьи малоимущих мужиков, которые решили поискать счастья на новых местах. Да и места-то были плодородные. Леса, богатые дичью, земля, дававшая сказочные урожаи. Быстро отстроили дома на месте некогда сожженной языческой деревни. Чуть на отшибе, на взгорке, срубили церковь. Рядом с церковью, как гриб, вырос дом священника. Жизнь налаживалась. Священник проводил молебны по усопшим Ярополку и Святовиду.
Прошел год. Пережили зиму, кончился апрель. Близилась Вальпургиева ночь. За неделю до этой ночи Гюрята почувствовал беспокойство. Оно было тем более необъяснимо, что внешних причин для него не существовало. Беспокойство шло изнутри. Все валилось у Гюряты из рук, за что бы он ни брался. Успокоиться никак не удавалось.
В вечер перед Вальпургиевой ночью он рано лег спать.
Всю неделю его мучила бессонница, и он, как обычно, выпил успокоительного отвара из трав.
Жизнь селения с наступлением темноты замирала. Искусственного освещения не существовало, и люди, вставая с первыми лучами солнца, на закате ложились спать.
Гюряте снился сон. Будто открылась дверь и в горницу вошел Святовид. Окруженный свечением, он приблизился.
— Встань, брат, проснись! Возьми меч и иди в церковь. — Он снял тяжелый двуручный меч Гюряты со стены и положил на стол.
— Проснись же! — взяв Гюряту за плечи, он рывком посадил его.
Заспанным взглядом Гюрята обвел горницу. Меч лежал на столе, тускло поблескивая. Тихонько, чтобы не разбудить жену, Гюрята вылез из-под одеяла. Взяв одежду и сапоги, держа меч под мышкой, вышел в сени.
Быстро оделся. Уже отворив наружную дверь, остановился.
Быстро прошел в детскую. Неслышно подойдя к колыбели, посмотрел на спящего сына. Подоткнув одеяльце, Гюрята вышел. Сбежал по крыльцу, замер, прислушиваясь. Ничто не нарушало спокойствия ночи, вокруг царили тишина и покой.
