Dedushka Domovedushka.
Медленно и осторожно Агафья вошла внутрь. Напряжение было просто невероятным. Она ощущала его почти физически. Энергия была много сильнее, чем ожидала Агафья, – по-видимому, что-то ее подпитывало. Она вспомнила, как на ее вопрос отец рассказал ей, что Главные в Доме ели мышей, крыс и бурундуков – таким образом они одновременно и питались, и очищали дом от грызунов.
Агафья не помнила, чтобы с момента их приезда в Макгуэйн ей на глаза попался хоть один грызун.
Она также не могла вспомнить, когда видела на участке хоть одну птицу.
Вера уже начала петь. Молитву о прощении и молитву об исцелении. Это не очень подходило к создавшейся ситуации, но, как и все остальные, Агафья подхватила и стала повторять слова вслед за Верой. При этом она прижимала к себе свою Библию и наконец почувствовала некоторое смягчение агрессии, висевшей в воздухе. Когда они закончили и она открыла глаза, тел нигде не было видно.
Почему ее не убили?
Почему не убили никого из членов ее семьи?
Эти вопросы не давали Агафье покоя. Якова убили. Других людей, которых она не знала и которые никак не были связаны с ее семьей, тоже убивали.
А она и члены ее семьи остались живы.
А может быть, Dedushka Domovedushka не мог причинить им вреда? Может быть, он проделывал все это для того, чтобы объяснить им, что они потеряли, не пригласив его с собой? Хотел показать им, как бы он их защищал, если б они его не бросили? Или, скорее, он хотел отомстить, но сделать это наиболее утонченным способом, чтобы насладиться этим и как можно дольше продлить их страдания? Сейчас против них поднялся почти весь город – это напомнило старушке ситуацию в России, из-за которой молоканам пришлось покинуть страну. Преследования. Публичные издевательства.
Агафья подумала о Рашнтауне.
В чем был смысл всего происходящего? Злой умысел и месть? Отец рассказывал ей – и она не переставала в это верить, – что у дьявола, как и у Бога, был свой всеобъемлющий генеральный план и что он был готов использовать все имеющиеся в его распоряжении средства, чтобы поменять Добро на Зло, обратить в свою веру слабых, и посеять семена смерти и разрушения, где и когда это только возможно. Но было ли так на самом деле? Агафье казалось, что все это вовсе не часть какого-то космического плана, а просто действия, совершаемые на потребу мелким бесам.
Но разве Зло действительно так ничтожно?
Вполне возможно. От этой мысли у нее появилась какая-то надежда.
Молокане окружили небольшое сооружение. Их было семеро, и их усилий скорее всего не хватит, но они встали плечом к плечу, взявшись за руки, и, не сговариваясь, начали обряд Очищения. После всех своих предыдущих попыток они знали слова наизусть, и, пока они их распевали, Агафья думала над тем, что произойдет, если Главный в Доме вернется. Сдержит ли его сила их молитв?
Фонари были погашены, и не успели они дойти и до середины обряда, как темнота вокруг них задвигалась, стала обвиваться вокруг их ног и накрывать им головы. Но они не теряли концентрации, и движения теней внутри купального дома становились все хаотичнее.
После этого они пройдут в дом и освободят ее невестку и внуков. Скорее всего молокане приехали сюда на машинах, и даже Грегори не сможет противостоять такому количеству противников. Она и дети скроются в каком-нибудь из молоканских домов и уже там решат, что им делать дальше.
Силы, которые ей дал Святой Дух, повысили настроение Агафьи, и она даже готова была запрыгать, полностью отдавшись ему и доверившись всемогущему Богу, хотя и понимала, что здесь для этого не место и не время.
И в этот момент разразилась песчаная буря.
Подул ветер, и в стекла и стены дома громко забарабанил песок. Видимость стала хуже, чем при сильном тумане, и через крохотное чердачное окно Грегори мог видеть только темноту – ни луны, ни звезд, ни фонарей.
Пора.
Мужчина медленно встал на ноги. Здесь он просидел в ожидании много часов, держа в руках заряженный револьвер, и мускулы ног у него ныли. Какое-то время назад его отец прекратил с ним разговаривать, но еще раньше Грегори прекратил его слушать. Ему не нужны были советы отца, чтобы понять, что надо делать.
Он знал.
Да, он знал это совершенно точно.
Грегори открыл люк, опустил лестницу и как можно тише спустился с чердака. В холле было темно, но, чтобы видеть, свет ему был не нужен. После всех этих часов, проведенных на чердаке, с ним что-то произошло. Его глаза не только привыкли к темноте, но его зрение значительно обострилось. Оно стало кошачьим, и, хотя мир для него теперь был двухцветным, черно-белым, видел он все отлично, гораздо лучше, чем раньше. Перед ним был пустой коридор, в котором стояла стремянка, которую кто-то притащил с улицы и непонятно для чего прислонил к стене.
Грегори пошел по коридору.
Теперь он понимал, что чувствовал Билл Меган и почему он сделал то, что сделал. Это было единственным разумным ответом, единственным способом убедиться, что все ошибки оплачены и никогда больше не повторятся. Это было справедливо, это было самим правосудием, и в осознании того, что вот сейчас он закроет все вопросы, было что-то возбуждающее и приносящее удовлетворение.
Оружие удобно лежало в руке. Шел он медленно и бесшумно, стараясь не слишком нажимать на скрипучие половицы. Ветер снаружи дул все сильнее, а заряды песка становились все интенсивнее. Для него все это было музыкой.
Первой дверью, к которой подошел Грегори, была дверь в комнату Саши, и он открыл ее, держа оружие в вытянутой руке. Вошел в комнату дочери. Она натянула на себя одеяло, крепко укутав им среднюю часть своего туловища, а вот нижняя его часть оставалась открытой. Лежала она на боку, и ее ноги были сложены ножницами так, что он видел ее промежность. Трусики Саши были сильно натянуты, и Грегори рассмотрел небольшую выпуклость от волос у нее на лобке и контур ее вагины. На трусиках было что-то похожее на засохшую кровь, но он не обратил на это внимания, замечая только контуры тела под ними.
Саша повернулась во сне, и ее ноги раздвинулись еще шире – Грегори сразу понял, что это значит.
Эта сучка хотела, чтобы он ее трахнул.
Он разозлился. Та ярость, которую он лелеял весь этот день, превратилась в раскаленный праведный гнев. Вот она лежит перед ним, избитая и ободранная, и все равно, даже во сне, мечтает о том, чтобы кто-то на нее взобрался… Она, так же как ее мать, просто не может без хоть какого-нибудь члена, только бы почувствовать его в себе. Мысль о том, что она хочет переспать с ним, своим собственным отцом, вызвала у Грегори отвращение. Было очевидно, что трепка, которую она получила от очередного урода, который ее трахал, ничему ее не научила. Ему самому придется показать ей, в чем она не права, да так, чтобы подобное никогда больше не приходило ей в голову.
