— Щенок, — прорычал Намшиэль, и на кончиках его пальцев снова собрались светло-зеленые искры власти. Он сделал странный маленький жест, щелкнул пальцами, и внезапно пять крошечных нитей зеленого света понеслись ко мне по пяти отдельным, спиральным траекториям.
Я снова подготовил свой щит, чтобы отбить новое нападение — и сообразил в последнюю секунду, что каждая отдельная нить энергии, летящая в меня, имеет немного разную длину волны спектра волшебной энергии, и разные частоты, поэтому мой щит не может сразу приспособиться, чтобы прикрыть меня. Не все в одно и то же время, и на том спасибо. Я отбил три из них, почти поймал четвертую, но она скользнула возле меня, и даже близко не дотянулся до пятой.
Что-то, ощущаемое, как холодная, сальная фортепьянная струна, обернулось вокруг моего горла, и я почувствовал, что не могу дышать.
— Несносная, наглая мелкая обезьяна, — зашипел Намшиэль, — играющая с огнями создания. Связывать с ними свою душу, как будто ты один из нас. Как ты осмелился сделать такое? Как ты смел применить огонь души против меня! Да я лично наблюдал, как твой жалкий вид был слеплен из навоза.
Если б он не придушил меня почти до смерти, я мог бы возразить что-то, или хотя бы прервать этот страдающий манией величия монолог. Мне только было жаль, что я не понимал, о чем, черт возьми, он говорит. Конечно, я хорошенько наподдал ему той серебряной рукой, но воспринимал он это как-то чертовски близко к сердцу.
Я потерял нить того, о чем думал. Моя голова кружилась. Горло было перехвачено. Шипастый Намшиэль еще о чем-то разглагольствовал. И тут Амораккиус сверкнул серебряным огнем, голова Шипастого Намшиэля отскочила от его плеч, дважды перекувыркнулась, и упала в снег.
Внезапно я смог глубоко вздохнуть, и мир снова начал налаживаться.
Майкл вышел вперед, бросил один взгляд на тело Намшиэля, и отрубил кисть его правой руки. Потом он поднял ее и бросил в мешочек, висящий на поясе с ножнами. Тем временем, Саня подхватил свою винтовку и поднял меня на ноги.
— Идем, — я задыхался, с трудом выталкивая слова через свое полусдавленное горло. Я поднялся на ноги и замахал рукой, показывая Сане, что нужно двигаться вперед. — На маяк. Скорее.
Саня перевел взгляд с меня на башню, быстро вложил свой Меч в ножны и снова поднял винтовку. Большой русский взбежал к башне с Калашниковым у плеча, и точными выстрелами начал всаживать пули в головы животных, что были прикованы цепями к стенам внутри, чтобы мучить Иву, которая все еще плавала связанная в пределах большого круга.
Я последовал за Саней так быстро, как только мог, пропуская хрипящее дыхание через мое больное горло. К тому времени, когда Майкл и я вошли в убежище, место, прикрытое кольцом камней башни, стрельба со всех сторон стала точнее, поскольку вечернее видение наших врагов вернулось. Крошечный удобный момент, который создала вспышка файрболов, закончился.
— Откуда ты знал? — спросил Майкл, тяжело дыша. — Откуда ты знал, что они сломаются, если атаковать их?
— Нельзя прожить две тысячи лет, занимаясь такими делами, и не приобрести рефлексов хищника, — ответил я. — А любые хищники в мире одинаково реагируют на громкий шум, яркие вспышки, и шумные неожиданные нападения. Они сматываются. Не могут реально постоять за себя. Привычка, приобретенная за пару тысячелетий, их сломала.
Саня спокойно выстрелил еще в одно животное.
Я пожал плечами.
— Никодимус и компания думали, что они знают, как пойдут дела, и когда дела пошли не так, как они ожидали, они занервничали. Поэтому Никелевые головы смылись. — Я наморщил губы. — Конечно, они собираются вернуться через минуту. И будут очень расстроены. Эй, там, Марконе!
— Дрезден, — сказал Марконе таким тоном, будто мы встретили друг друга у кафе. Он казался немного усталым, но спокойным. Все это, вероятно, может служить показателем того, насколько храбр преступный лорд. — Ты можешь помочь ребенку?
Черт возьми. Это — вещь, за которую я больше всего ненавижу Марконе. Время от времени он говорит или делает что-то, что мешает отмаркировать его «подонок, преступник» и аккуратно зарегистрировать его раз и навсегда где-нибудь в дальнем ящике. Я впился взглядом в него. Он возвратил взгляд, слабо, понимающе улыбаясь. Я пробормотал нечто и повернулся, чтобы изучить искусно сделанный круг, в то время как Саня приканчивал последних животных.
— Я никогда не видел ничего подобного, — сказал Майкл тихо, рассматривая круг.
Я не стал возражать. Даже для профессионала этот круг был внушителен. Здесь было множество люминесцентных, пылающих линий и водоворотов, а это всегда выглядит фантастически, особенно ночью. Золото, серебро и драгоценные камни тоже впечатления не портили. Свет и музыка, издаваемые колокольчиками и кристаллами, добавляли удивительное и немного жуткое обрамление ко всему этому, особенно учитывая искусство гротеска, которое базировалось на волшебной науке о символах.
— Это — работа высшего класса, — сказал я тихо. — Нужно столетие, а может, и два, прежде чем я смогу приблизиться к этому уровню работы. Это тонко. Одна единственная неточность, и все это пошло бы насмарку. Это сильно. Когда это соединяли, если б любой из нескольких дюжин потоков силы промахнулся хотя бы на момент, все это могло выйти из-под контроля и рвануть так, что вершину этого склона просто бы сдуло. Нужен был чертов гений, чтобы соединить все это, Майкл.
Я поднял свой посох.
— К счастью, — сказал я, и двумя руками нанес удар по ближайшей грани тонкого, хрупкого кристалла. Она разлетелась с приятной легкостью, и свет вокруг большего круга начал дрожать и рассеиваться. — Достаточно обезьяны с большой дубинкой, чтобы сломать его.
И я начал пробиваться в круг, орудуя моим посохом. Это было здорово. Бог знает, сколько времени эти гады разрушали тщательную работу чьих-то жизней, когда они отнимали у людей жилье, любимых, и сами жизни. И было ужасно приятно принести небольшую чашу Шивы в их жизнь, просто для разнообразия. Я разрушил кристаллы, которые согнули свет в клетку, чтобы держать Архив в заключении. Я погнул и смял точно настроенные разветвления, которые сосредотачивали звук в цепи. Я сокрушил картину неволи и заключения, что ограничивала саму идею свободы, и оттуда я продолжал ломать прутья из слоновой кости, покрытые рунами, сокрушать драгоценные камни с нанесенными на них символами, сминать в бессмысленные комки золотые пластины с написанными на них символами заключения.
Я не помню, в какой момент я начал кричать от ярости. Настолько поражало меня, что эти люди взяли магию, силы жизни и созидания, силы, означавшие создание и защиту, изучение и сохранение, и они согнули и скрутили все это в богохульство и непотребство. Они использовали это, чтобы заключать в тюрьму и пытать, мучить и калечить в попытке поработить и разрушить. Хуже того, они использовали магию против Архива, против гаранта самого знания непосредственно — и еще хуже того, против ребенка.
