Вероника сквозь слезы выдавила:
— Понимаю.
— Ладно, признаюсь тебе, — сказал Седьмой. Он не любил лгать, но сейчас подумал, что небольшая ложь хотя бы на время исцелит сердце девочки. — Я знаю твоего папу. Мы вместе с ним путешествовали по мирам. Он мне, кстати, рассказывал про тебя. Говорил, какая у него прекрасная дочка, как она хорошо учится.
— А когда он мог путешествовать?
— Ну… По ночам. Когда в небе появляется луна, твой папа уходит в другой мир, где он борется с монстрами. И так получилось, что один злой Волшебник переместил меня в тело твоего папы. И чтобы мне вернуться в свой мир, мне нужно узнать правду об этом.
Произнеся эти слова, Седьмой почувствовал на своем лице нежное дуновение прохладного ветра. Он закрыл глаза, чтобы насладиться этим ощущением.
— Я тебе не верю, — грустно сказала девочка и отстранилась от него. — Мой папа больше не вернется. Я знаю. В его теле теперь живут монстры. Он много матерится, бьет маму и меня. По ночам его глаза становятся черными, а голос меняется. Дядя Кирилл говорит, что в папу вселились демоны.
За окном на фоне вечернего неба вырисовывался силуэт молоденькой березы.
Седьмой тяжело вздохнул и еще раз оглядел комнату. Он не хотел встречаться взглядом с малышкой. Девчушка все-таки поймала его на вранье. Неудивительно: в такую историю про злобных волшебников не поверил бы и трехлетний ребенок.
— У меня есть для тебя четки, — сказала Вероника.
Она полезла в карман вязаной кофты и выудила бусины. Сначала Седьмому показалось, что шарики вырезаны из дерева, но стоило ему дотронуться до четок, как он понял — зерна сделаны из хлебного мякиша.
— Это мне?
— Да. Я хочу, чтобы ты, папа, стал прежним.
Серьезность, с которой были произнесены эти слова, поразили Седьмого. Он с нежностью взял четки и поцеловал их.
— Спасибо. Я буду беречь твой подарок…
Послышался отчаянный душервущий женский крик. Инстинктивно Седьмой зажал уши. На мгновение ему показалось, что завизжала малышка, но затем он заметил девушку возле двери. Девушку из фотографий в альбоме. Она бросилась к нему, влепила пощечину и схватила Веронику.
— Не трогай её! — закричала она.
В наступившей мертвой тишине задушенный страхом слабый голос Седьмого прозвучал как мышиный писк:
— Подождите. Не кричите. Мне надо поговорить.
В комнату вбежали два парня. Один из них врезал Седьмому в челюсть, а второй схватил за руки.
— Не разговаривать с бесом! — послышался ворчливый голос.
— Папа!
Малышка захныкала. Она попробовала освободиться из материнских объятий, но ничего не получилось.
— Владыко Вседержателю, — залопотал ворчливый голос, — Врачу душ и телес, смиряяй и возносяяй, наказуяй и паки исцеляяй, брата нашего Александра немощствующа посети милостию Твоею, простри мышцу Твою, исполнену исцеления и врачбы: и исцели его, воставляяй от одра и немощи, запрети духу немощи, остави от него всяку язву, всяку болезнь, всяку рану, всяку огневицу…
Седьмой было попытался встать, но получил удар в нос. Голова мотнулась в сторону. Нижняя губа лопнула, брызнула кровь. Он как можно сильнее сжал кулаки, чтобы парни не отобрали у него хлебные четки. Лишь одна мысль билась в заполненном болью черепе: нельзя потерять подарок малышки. Это тот ключ, который он искал. Осталось лишь дождаться, когда Тысяча-лиц переместит его обратно на костяную ветвь.
В комнате появился священник. Распаренное красное лицо лоснилось от пота, крупные мутные капли сбегали по лбу и подбородку. Однако больше всего Седьмого поразил невероятных размеров живот попа. В нем бы поместились две коровы.
— Он с тобой разговаривал? — обратился священник к малышке.
Вероника вдруг перестала плакать и уткнулась лицом в грудь мамы.
— Я бы хотел… — начал было Седьмой.
— Никого не волнует, что ты хочешь, бес, — резко перебил поп. Он настороженно оглядел присутствующих. — Я вновь предупреждаю всех собравшихся в этой комнате: с бесноватым общаться опасно. В первую очередь это касается вас, Ольга. Вы подвергли свою дочь опасности, позволив ей пообщаться с больным. Зло сильно.
Губы Седьмого против воли расползлись в улыбке.
Deja vu[2]. Он уже стоял на коленях, его уже держали, заломив руки, над ним уже возвышался мучитель. Уже. История повторяется. Только тогда вместо священника был Кивир, вместо двух парней — монстры Всплеска. Седьмой засмеялся. Его вновь убьют? Священник замучает его чтением молитв? Или выдавит глаза?
— Тебе смешно, бес? — поп ухмыльнулся. — Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, огради мя святыми Твоими Ангелами и молитвами Всепречистыя Владычицы нашея Богородицы и Приснодевы Марии, Силою Честнаго и Животворящаго Креста, святаго Архистратига Божия Михаила и прочих Небесных сил безплотных, святаго Пророка и Предтечи Крестителя Господня Иоанна, святаго Апостола и Евангелиста Иоанна Богослова…
Мама Вероники подошла к выключателю. Люстра облила комнату лимонной кровью ламп. Седьмой от яркого света зажмурился. Он попробовал освободиться, однако парни держали его крепко.
— И Евангелиста Иоанна Богослова, — не унимался жирдяй, — священномученика Киприана и мученицы Иустины, святителя Николая архиепископа Мир Ликийских чудотворца…
— Вероника, я верну твоего отца, — сказал Седьмой.
Надо сосредоточиться…
Надо…
Сердце ударилось в ребра и провалилось.
* * *
Когда Седьмой открыл глаза, он понял, что вновь оказался на костяном стволе человеко-дерева и на него пялился Тысяча-лиц. Монстр держал в руках свою окровавленную плоть, его язык противно извивался, словно дождевой червь на мокром асфальте. Из глаз вырывались конусы желтого света.
— Ты быстро, — сказал он, даже не открывая рта. Голос словно доносился отовсюду.
Седьмой промолчал. Он разжал кулак. На ладони у него лежали хлебные четки малышки.
— Ну что? — бесстрастно спросил Тысяча-лиц. — Понял?
— Наверное. Я бы хотел у тебя спросить.
— Валяй. — Свет, вырывавшийся из глаз монстра, потух.
— Это же было не прошлое? Куда ты отправил меня? — спросил Седьмой.
— Решать тебе. Не могу дать ответ. Кивир ждет.
— Там был священник.
— Да ну? — наигранно удивился монстр.
Седьмой прислушался к собственным ощущениям. Сердце больше не стучало в груди, на правой руке вновь не хватало указательного и среднего пальцев, а вместо ноги был костяной нарост.
— Береги четки, — сказал Тысяча-лиц. — Они тебе еще пригодятся. Можешь показать Кивиру. Он оценит. Мне пора.
