Он укрылся в тихом тупике и привел себя в порядок. Сбегая из квартиры, он наспех подобрал одежду — по крайней мере так он не привлечет к себе внимания. Пока он застегивал пуговицы, тело его протестовало против этой оболочки, а он пытался совладать с бурей, бушевавшей в голове. Однако пламя не утихало. Каждая его жилка, казалось, трепетала и откликалась на призыв жизни. Деревья вдоль дороги, стена за спиной, даже выщербленные камни под босыми ногами — все возбуждало его и воспламенялось само. Джером улыбнулся разгорающемуся пожару, и охваченный огнем мир ответил на его улыбку.
Возбужденный сверх меры, он обернулся к стене, к которой до этого прислонился. Солнце светило прямо на нее, камень нагрелся, а от кирпичей шел одуряющий аромат. Он целовал их грязные поверхности, руки его ласкали каждую трещину и выбоину. Бормоча нежную чушь, он расстегнул молнию, нашел удобную выемку и заполнил ее собой. В мозгу его пробегали живые картинки: сплетенные члены, мужчины и женщины в неразделимом единстве. Даже облака над головой пылали, и дыхание прерывалось. Но экстаз… Экстаз будет длиться вечно.
Неожиданно болезненный спазм охватил его позвоночник — от коры головного мозга до мошонки и вновь вверх. Джером скорчился в конвульсиях. Руки его сорвались с каменной кладки, и он кончил в воздух, падая на землю. Несколько секунд он лежал, согнувшись, а эхо первоначальной судороги металось взад и вперед по его спине, постепенно стихая. Он ощущал вкус крови — должно быть, прокусил губу или язык. Над его головой кружили птицы, лениво паря в теплом воздухе. Он смотрел, как угасает облачный огонь.
Он поднялся на ноги и поглядел вниз, увидел брызги спермы на асфальте. На какую-то минуту он вновь вообразил себе чудесное действо: союз его семени с выщербленным камнем. Что за дети явились бы миру, если бы он мог по-настоящему спариваться с камнем или с деревом? Он пошел бы на муки, если бы такие чудеса были возможны. Но камень остался равнодушен к оплодотворению. Видение, как и огонь, пылающий у Джерома над головой, угасло и потеряло свое великолепие.
Он спрятал кровоточащий член и опять прислонился к стенке, вновь проигрывая в голове недавние события. Что-то очень важное изменилось в нем, он знал Им овладело безумие (и, вероятно, овладеет еще не раз), равного которому он не испытывал никогда в жизни. Что бы они ни впрыснули ему в лаборатории, это снадобье не выводилось естественным путем, нет! Джером по-прежнему ощущал в себе жар, и сейчас это чувство усилилось.
Теперь он жил совершенно иной жизнью. Эта мысль напугала и возбудила его. Однако в его возбужденном мозгу не возникло догадки о том, что новая необыкновенная жизнь может привести его и к необычной смерти.
Карнеги постоянно дергало начальство, требуя результатов расследования. В свою очередь, он устроил взбучку своим подчиненным. Таков порядок вещей: самые сильные наскакивают на подчиненного, а он отыгрывается на тех, кто стоит еще ниже на служебной лестнице. Карнеги иногда гадал, на ком срывает злость самый мелкий служащий — наверное, на собственной собаке.
— Преступник на свободе, господа, хотя его фотография напечатана во всех утренних газетах. Наши оперативные действия оказались, мягко говоря, несостоятельны. Разумеется, мы поймаем его, но давайте сделаем это до того, как случится новое убийство.
Зазвонил телефон. Миган, заменявший Бойла, поднял трубку, а Карнеги продолжал внушать полицейским:
— Я хочу, чтобы мы взяли его за двадцать четыре часа. Именно такой у нас срок. Двадцать четыре часа.
Миган прервал его:
— Сэр. Это Йоханссон. Он говорит, у него есть для вас кое-что, и очень срочно.
— Хорошо. — Инспектор взял трубку. — Карнеги слушает.
Голос на другом конце провода был тихим, почти неслышимым.
— Карнеги, — сказал Йоханссон. — Мы тут копались в лаборатории в поисках информации по работе Дане и Уэллеса… Мы проанализировали остатки того вещества, что они вводили подозреваемому. Кажется, мы нашли «мальчика», Карнеги.
— Какого мальчика? — спросил Карнеги. Его раздражало, что Йоханссон ходит вокруг да около.
— «Слепого мальчика», Карнеги.
— И?
Карнеги почему-то был уверен, что Йоханссон улыбнулся в трубку, прежде чем ответить.
— Думаю, тебе лучше приехать и поглядеть самому. Около полудня — пойдет?
Йоханссон мог бы стать одним из величайших отравителей в истории человечества. Он имел все, что необходимо для этого занятия: практичный ум (отравители, исходя из опыта Карнеги, были идеальны в быту), терпение (яд требует времени) и, что самое важное, энциклопедические знания в области токсикологии. Карнеги уже дважды работал с ним, и вид болезненного человека, возящегося со своим хрупким оборудованием, вызывал у Карнеги невольный озноб.
Йоханссон устроился наверху в лаборатории, где убили доктора Дане. Как он объяснил Карнеги, здесь имелось оборудование, какого нигде больше не раздобыть. Под его началом работали два ассистента, и тот хаос, который застала здесь полиция, его властью превратился в образцовый порядок. Только обезьяны не изменились — добиться от них дисциплины не удалось даже Йоханссону.
— Выяснить, что за препарат они использовали на нашем подопечном, труда не составило, — сказал Йоханссон. — Мы попросту исследовали его остатки в найденном в помещении шприце. Вообще-то, видимо, они уже какое-то время производили это вещество или его разновидности. Люди, работающие здесь, уверяют, будто ни о чем подобном понятия не имели. Я склонен им верить. Что бы Уэллес и Дане тут ни делали, это был их личный эксперимент.
— Какой эксперимент?
Йоханссон снял очки и протер их уголком своего красного галстука.
— Сначала мы думали, что они разработали новый галлюциноген, — сказал он. — В некотором отношении их препарат напоминал наркотик. Но на самом деле они, похоже, сделали настоящее открытие. Их разработки ведут в совершенно новую область.
— Значит, это не наркотик?
— Конечно, наркотик, — сказал Йоханссон, вновь надевая очки. — Но созданный с одной весьма специфической целью. Погляди сам.
Йоханссон пошел впереди, показывая дорогу, мимо рядов обезьяньих клеток. До этого животные сидели по отдельности, но токсиколог убрал, промежуточные перегородки между клетками, чтобы животные могли собираться вместе. Результат был очевиден — непрерывная череда половых актов. Почему, думал Карнеги, обезьяны вечно оскорбляют чувства людей? То же самое происходило, когда он брал своих маленьких детей в зоопарк. После посещения обезьянника один щекотливый вопрос следовал за другим, так что он предпочел больше не ходить туда Слишком утомительно подыскивать вразумительные ответы.
