– Какого господина?
– Священника, который только что вышел.
– Здесь никого не было.
– Но ведь я всего минуту назад разговаривал с пастором. Он стоял здесь, подле моей кровати. Он вышел из комнаты. Пастор. Священник.
Сестра милосердия достала термометр, встряхнула его и вставила мне под мышку.
– Пастор? – повторила она. – Нет, здесь никого не было. Вы разговаривали с самим собой.
Я посмотрел на нее сначала изумленно, потом возмущенно, а затем наконец понял. Само собою разумеется! Он ведь сам сказал: «Увидите, когда я покину эту комнату, никто не захочет сознаться в том, что вообще меня видел». Так оно и получилось. Как точно он предсказал!
Что он мне там посоветовал? Я должен соглашаться со всем, что мне говорят? Ладно.
– Вы правы, сестра, – сказал я. – Я разговаривал с самим собою. Я часто это делаю, такая уж у меня дурная привычка.
Придет ли еще сегодня старший врач? Мне было крайне необходимо с ним поговорить.
Старший врач остановился в дверях.
– Ну как? – спросил он. – Вы хотели меня видеть. Что-нибудь не так? Жар?
– Нет, – ответил я. – Жара нет. Я только хотел сказать вам, что теперь в точности припоминаю, как произошло со мною это несчастье. Я переходил через привокзальную площадь. Вокруг стоял адский шум. Я остановился и поднял с земли выпавшую у меня из-под мышки брошюру. У меня за спиной раздались автомобильные гудки. А затем на меня, должно быть, наехал автомобиль.
Он подошел поближе к моей кровати.
– А как же история с молотильным цепом?
– Должно быть, все это мне приснилось, господин старший врач.
– Ну, слава Богу! – воскликнул он, облегченно вздохнув. – А я уж было начал серьезно тревожиться за вас. Я опасался нового кровоизлияния в мозг и помутнения сознания. Но эта опасность, по-видимому, миновала. Теперь вам осталось только подкрепить силы. Я думаю, что через недельку смогу выпустить вас домой. Как вы на это смотрите?
Неделю спустя, опираясь на палку, я поднимался на третий этаж, в кабинет старшего врача, чтобы проститься с ним.
Он встал из-за своего письменного стола и направился ко мне навстречу.
– Ну вот и вы! – радостно приветствовал он меня. – Вы удивительно быстро поправлялись все эти последние дни. Вас едва можно узнать. Итак, сегодня вы покидаете нас. Видели бы вы, в каком виде вас сюда доставили… Нет, коллега, не стоит меня благодарить. Благополучным исходом вы обязаны главным образом вашему крепкому организму. Право, я только выполнял свой долг. Охотно сознаюсь, что в этой области я являюсь специалистом. Значит, вы уезжаете послеобеденным поездом? Что же, если когда-нибудь судьба снова приведет вас в Оснабрюк…
– Эдуард, не будешь ли ты любезен представить мне этого господина? – раздался у меня за спиной женский голос.
Я обернулся. Передо мною стояла Бибиш.
Мы смотрели друг на друга. В ее лице ничто не выражало волнения. Неужели она так мастерски владеет собой? Или она была готова встретить меня здесь?
– Доктор Амберг – моя супруга, – познакомил нас старший врач. – Ты приехала на автомобиле? Знаешь, ты чуть-чуть поспешила, у меня еще есть работа… До сегодняшнего дня доктор Амберг был нашим пациентом. На привокзальной площади его… А ну-ка? Как это произошло?… Расскажите-ка сами, доктор!
– Меня опрокинул автомобиль… Старший врач с довольным видом поглаживал свою остроконечную бородку.
– Значит, никаким молотильным цепом вас не били? Видишь ли, у него была навязчивая идея. На протяжении многих дней он воображал, что его ударили молотильным цепом.
Он засмеялся. Бибиш глядела на меня своими большими серьезными глазами.
– Перелом основания черепа, кровоизлияние в мозг, – продолжал врач.
– Неужели дело и впрямь обстояло так плохо! – сказала Бибиш, обращаясь ко мне, и мне захотелось обнять ее за те сострадание и грусть, что прозвучали у нее в голосе.
– Да, случай был далеко не простой, – ответил за меня старший врач. – Целых шесть недель нам пришлось с ним возиться.
– Должно быть, вы будете вспоминать об этом времени не с радостными чувствами, не правда ли? – спросила Бибиш, бросив на меня взгляд, который выдал мне, с какой тревогой она ожидала моего ответа.
– К этому времени относится одно из моих прекраснейших воспоминаний, – сказал я. – Я никогда не забуду этого.
Я наклонился к ней поближе и тихо спросил:
– А вы, Бибиш?
Но эти слова все же долетели до ушей старшего врача. – Вы знаете мою жену? – обратился он ко мне. – Вы знаете, как ее зовут?
– Я все время думаю о том, почему доктор кажется мне таким знакомым и где я могла его видеть, – торопливо сказала Бибиш.
Она посмотрела на меня с затаенной мольбой: будь осторожен, не выдавай меня! Он подозревает, что произошло между нами. Если он получит уверенность в этом…
Нет, Бибиш, твои опасения напрасны, я тебя не выдам.
– Я имел удовольствие, – сказал я, – работать вместе с вашей супругой в Берлине, в бактериологическом институте.
Бибиш улыбнулась.
– Разумеется! Как это я сразу не догадалась? И было-то это совсем недавно.
– Да, – сказал я, – Прошло не так уж много времени.
Мы умолкли и несколько секунд вспоминали о Морведе и о маленькой скромной комнате, к которой вела скрипучая деревянная лестница.
Старший врач откашлялся. Бибиш протянула мне руку.
– Желаю вам счастливого пути, доктор, и… Она заколебалась, не находя слов.
– …и сохраните о нас приятное воспоминание, – закончила она тихо.
Я склонился над ее рукой.
– Благодарю вас, – сказал я, и почувствовал, как ее рука задрожала в моей. Бибиш поняла, за что я ее благодарил.
Я шел через двор. Бибиш стояла у окна и смотрела мне вслед. Я знал это, хотя и ни разу не обернулся назад. Я чувствовал на себе ее взгляд.
Я шел медленно по двору. Снег начинал таять, сквозь тучи выглянуло солнце, с крыш капала вода.
Воздух был мягок. Теплый ветерок овевал мою голову, и мне казалось, что уже сегодня настанет весна.
1933
Еврейское кладбище располагается внутри еврейского гетто Праги. Возраст его первых захоронений установить невозможно, так как могилы были разрушены во время погрома 1389 года. Во время гуситских войн у евреев было другое кладбище за пределами гетто, однако, оно было разрушено в 1477 году, и евреям было приказано хоронить свих покойников в пределах гетто.
Посетители кладбища клали монетки на могилы своих родственников в качестве подаяния для бедных, которые слишком стыдливы, чтобы просить милостыню.