С Эндри — это действительно могло так быть. Так и было на самом деле. Только он никогда об этом не думал. Лишь теперь эта мысль властно вошла в его сознание. Но если Эндри была его вещью, почему за все эти годы он едва заботился о ней? Лишь бегло играл с ней, когда случайный ветер подкидывал ее ему, и забывал ее, как только поворачивался спиной? И почему теперь внезапно в нем проснулось чувство, что она ему принадлежит, ему одному?..
Ян понял: потому, что ее хотят у него взять, только потому! Она была как старый хлам, валяющийся в его квартире, которую он посещает лишь раз в два года на несколько недель. Какой-нибудь испанский кинжал или железная голова Будды из Бирмы, словом, вещь, которую он когда-то взял, а теперь она лежит, обрастая пылью. Нелепый лавочный хлам, быть может, пробуждающий несколько воспоминаний, когда попадет под руку, но тотчас отбрасываемый. Он готов был смеясь подарить его каждому, кто попросит. А теперь этот хлам внезапно получил для него цену потому, что чужой хочет его похитить. Теперь это — его собственность, драгоценное имущество, которое он должен защищать.
Нет, эта еврейка никогда и ни за что не овладеет тем, что принадлежит ему, ему одному!
Он встал, вышел и растолкал заснувшего швейцара.
— Автомобиль! — крикнул он. — Мне надо сейчас ехать!
Швейцар недовольно посмотрел на него.
— Половина пятого, — пробормотал он. — Все спят. Почему вы не сказали вчера вечером?
Он все же пошел с ним вместе из дома в темноту. Они пришли к гаражу, разбудили шофера. Тот медленно оделся. Они вытащили машину, смазали, наполнили бак бензином.
— Оставайтесь тут! — воскликнул Ян. — Я поеду один, дорогу я уже знаю.
Открылось окно. Его позвали по имени. А! Американец — он и забыл про него. Ян не ответил. Только махнул рукой, прыгнул в автомобиль, взялся за руль.
Утро стояло свежее и прохладное. Его знобило, когда утренний ветер ерошил его волосы. Он остановился, надел сверху шоферскую кожаную куртку, лежавшую тут же.
Заяц перебежал ему дорогу и скатился прыжком в канаву. Потом в кустах, по левую руку, Ян увидел парочку косуль, с любопытством глазевших на него. Он знал, что должен свернуть возле маленького домика на опушке леса, но не находил белого домика. Наверное, проехал. Повернул обратно, искал, понял, что сбился с пути. Наконец, встретив нескольких полевых рабочих, обстоятельно их расспросил. Было уже больше семи, когда он остановился перед санаторием.
Он осмотрелся. Ясное солнце смеялось, поднимаясь над садом. Старый садовник склонился над грядой розовых кустов. Сзади виднелось несколько женских фигур, направлявшихся к парку. Ян вбежал по лестнице. Дверь была открыта. Он вошел. Мимо проходила какая-то сестра. Он заговорил с нею, попросил вызвать докторшу. Если она еще спит, пусть ей все-таки доложат: он подождет, пока она встанет.
Он ходил взад и вперед, подошел к окну, посмотрел. Сестра скоро вернулась: госпожа просит его. Она повела его вверх по лестнице, постучалась в одну дверь, впустила его.
В комнате горел свет, а жалюзи были спущены. За большим письменным столом, заваленным бумагами, книгами, газетами, сидела Гелла Рейтлингер, противная и злая, в том самом желтом вязаном платье, что и вчера вечером.
— Я так и думала, что вы сегодня утром приедете, — приветствовала она его, — садитесь!
Воздух был тяжелый, спертый, скверный…
— Вы всю ночь, доктор, просидели за работой? — начал он. — Даже не ложились?
Она взглянула на него и резко ответила вопросом:
— Вероятно, и вы?
Он пожал плечами. Что ей за дело, спал он или нет? Он подошел к окну, раскрыл его настежь, поднял жалюзи. Прикрутил свет и вернулся к письменному столу. Отвратительно некрасивой выглядела эта женщина, пепельно серой от бессонной ночи. Желтым и серым отливала кожа, точно на ней лежала пыльная короста. Руки были грязны.
Она поймала его взгляд, резко засмеялась.
— Это — так, чего вы хотите? У меня, а также и у вас! Проведешь ли ночь за книгами или за рулем автомобиля — все равно пальцы станут грязными и в том и в другом случае.
Он поднял свои руки. Они были черны. Хотел заговорить — она его перебила:
— Можете не извиняться. Не хотите ли принять ванну? В заведении достаточно ванных комнат, через две минуты вы можете сидеть в ванной.
— Нет, — ответил он, — я хочу сейчас же уехать. Я приехал только для того, чтобы увезти мою двоюродную сестру.
Она сделала движение. На этот раз он перебил ее.
— Не трудитесь, доктор. Оставьте в покое тот великолепный документ, который вы вчера вечером читали Брискоу. На меня это не окажет никакого действия. Я хочу получить ее — и сейчас же. Я ее возьму с вашего любезного согласия или помимо него. Вот и все…
Она молчала, выжидательно глядя на него.
Наконец ответила медленно и спокойно:
— Сейчас? Теперь же?.. Прошу, пожалуйста! Пройдите сами за ней — нижний коридор, четвертая дверь.
Или обождите — она еще не проснулась. Я пришлю сестру, чтобы помогла ей встать и одеться. Будьте любезны, нажмите звоной, там, возле двери.
Ян Олислягерс поднялся и сделал шаг к двери.
— Подождите минутку, — удержала она его. Поискала на столе, взяла лист с заявлением Эндри, передала ему. — Вот возьмите! Порвите, это не имеет для вас никакой цены.
Он взял бумагу и нерешительно сунул ее в карман.
— Скажите мне, пожалуйста, доктор Рейтлингер, — начал он, — откуда такая внезапная перемена? Еще вчера вечером…
Ее пальцы забарабанили по столу, а голос снова стал хриплым, режущим:
— Перемена? А у вас? Разве вы не изменили за ночь свое мнение? Все то же самое, господин сосед, вы — как и я! Грязные пальцы, необходимость ванны — что еще? Не раздевались всю ночь! Вчера — огонь и пламенное воодушевление великой идеей, а через двенадцать часов все это в канаву! Плевать нам обоим на то, что мы думали вчера!
Ее издевка попала ему прямо в лицо и крепко пристала, смешавшись с маслянистой автомобильной пылью.
Она открыла один из выдвижных ящиков и достала флакон одеколона. Обильно смочив носовой платок, вытерла себе руки и лицо.
— Вот, возьмите, — прокаркала она, — это хотя и не ванна, но лучше, чем ничего, — для нас обоих.
Он хотел оттолкнуть ее руку, а вместо этого взял соблазнительный флакон. Как и она, вытер себе лицо и руки. Это освежило.
Докторша наблюдала за ним, за каждым его движением.
— Почему бы мне не рассказать вам, из-за чего я отказываюсь от нашего плана — только теперь, в эту минуту? Очень просто — потому, что вы не пожелали. Одна я не в состоянии. Я нуждаюсь в помощнике, который делал бы для меня то, чего никто другой сделать не хотел бы и не смог. Вы бы, милостивый государь, это смогли. Вы должны были быть моим партнером. Без вас я как без рук в этой стране и в это время.
