Ознакомительная версия.
Именно Роберт Ален Мак-Гилкрист восстановил старые шлюзы на плотине, чтобы контролировать уровень воды в пруду. Но это было его последнее начинание. Однажды утром пастух нашел его тело, переброшенное через ворота шлюза. Одной рукой мой предок сжимал кольцо, которое регулировало их высоту, а верхняя часть его тела была погружена в воду. По всей видимости, он поскользнулся и упал, и ему сделалось плохо с сердцем. Пугало другое — перекошенное ужасом лицо. Даже бальзамировщики, готовившие тело к погребению, оказались бессильны что-либо с ним сделать, и было решено предать его земле как можно скорее.
Я читал старые записи, листал страницы пахнущих плесенью томов, но глаза мои то и дело возвращались к пруду с его порушенными колоннами и старым шлюзом, который намертво приржавел к подъемному механизму. Изнутри меня пожирало чувство неминуемого ужаса, вскоре превратившееся в плотный узел страха в груди. Господи, когда же наконец прекратится эта ужасная жара?.. Отпустило бы хоть на денек… Тогда бы я закончил свои изыскания и разгадал тайну раз и навсегда.
И вот тогда, при первых проблесках зари над восточными горами, я понял, что мне нужно делать. Темпл-Хаус пугал меня — точно так же, как и многих моих предшественников. У меня не было ни завидного упорства, ни работоспособности дяди Гэвина. Он намеревался довести поиски до конца, но что-то — то ли переутомление, то ли «проклятие», то ли подорванное долгими трудами здоровье — помешало ему завершить задуманное.
Однако у меня оставался выбор: продолжать работу — либо раз и навсегда поставить на всей этой истории жирную точку, взорвав Темпл-Хаус. Что ж, пусть так оно и будет. Какой смысл оттягивать неизбежное? Пусть постоит еще денек, от силы два, пока Карл не закончит свою чертову картину, а потом я исполню завет Гэвина Мак-Гилкриста. Стоило мне принять окончательное решение, как у меня словно камень свалился с души. Меня тотчас сморил сои, и я уснул прямо за письменным столом, где и сидел.
Разбудил меня плеск воды. А еще кто-то звал меня по имени. Солнце только что встало; после бессонной ночи я чувствовал себя совершенно разбитым, словно от похмелья. Какое-то время я продолжал сидеть, устало опустив голову на стол. Затем встал, размял затекшие члены и, наконец, повернулся к окну. Там я увидел Карла — в одних шортах, он лежал, вытянувшись во весь рост, на широкой, толстой доске и руками греб к середине омута.
— Карл! — крикнул я ему. В моем голосе слышался неприкрытый страх. — Карл, это опасно! Ведь ты не умеешь плавать!
В ответ он лишь повернул голову и весело улыбнулся мне:
— Не бери в голову. Я в полной безопасности, главное — не свалиться с доски. А какая вода, Джон! Это восхитительно! Впервые за всю неделю я ощутил настоящую прохладу!
К этому моменту он догреб до середины пруда, где остановился, опустив руки в зеленую воду. За ночь уровень заметно понизился, так как горный поток, питавший водоем, практически иссяк. Водоросли, которые в изобилии произрастали на дне пруда, по мере испарения воды превратились в спутанную осклизлую массу и казались гуще, нежели я их помнил. Каким же безжизненным казался этот старый водоем — ни всплеск рыбы, ни прыжок лягушки не нарушал его застывшей зеленой поверхности…
Неожиданно мне к горлу подкатил комок страха.
— Карл! — крикнул я и не узнал собственного голоса, хриплого и надтреснутого. — Карл, немедленно возвращайся к берегу!
— Что ты сказал? — крикнул он в ответ, даже не повернув головы. Взгляд его был устремлен в глубину, будто он что-то там высматривал. Рука его отвела водоросли в сторону…
— Карл! — вновь обрел я голос. — Кому говорят, возвращайся!
Голова и руки Карла дернулись, словно его ошпарили кипятком. Доска закачалась, а сам он едва не соскользнул в воду. Затем последовали отчаянные попытки вновь вскарабкаться на доску. Карл силился грести к берегу, отчаянно шлепал ладонями по воде, поднимая фонтаны брызг. Это зрелище мгновенно вывело меня из оцепенения, и я сломя голову бросился вниз. Выбежав на улицу, я зашел по колено в ненавистную воду и в буквальном смысле стащил друга с его доски. Карл нервно смеялся, и нас обоих била дрожь, хотя солнце уже взошло, а воздух вновь приобрел температуру раскаленной духовки.
— Что случилось? — спросил я у него.
— Мне показалось, будто я что-то увидел, — ответил мой друг, — на дне пруда. Наверно, это было мое собственное отражение, но я все равно испугался.
— И что же ты увидел? — потребовал я ответ, чувствуя, как спина моя покрывается холодным потом.
— А что, по-твоему, я мог там увидеть? — ответил он дрожащим голосом и попытался улыбнуться. Улыбка вышла кислой и неубедительной. — Разумеется, лицо — мое собственное лицо, обрамленное водорослями. Правда, почему-то я не был похож на самого себя.
В свете того, что мне теперь известно — и о чем можно было бы догадаться гораздо раньше, — мой поступок недалек от преступного бездействия, ибо остаток того дня я провел наверху, у себя в спальне. После утреннего случая на пруду меня мучили кошмары. С другой стороны, я почти не спал накануне, и кроме того, едва не приключившаяся с Карлом беда сильно меня взбудоражила. Так что если я тогда не разглядел опасности, — как близко она ни подкралась к нам, — то моя близорукость вполне простительна.
В любом случае ближе к вечеру я стряхнул с себя сон, спустился вниз и выпил чашку кофе с печеньем, а заодно заглянул к Карлу. Он с головой ушел в работу — так, что пот катился с него градом. Не замечая ничего вокруг себя, мой друг продолжал наносить новые мазки на свою омерзительную картину, которую почему-то не желал мне показывать. Впрочем, с меня хватило и ранее увиденного. Отчего-то я не торопился ставить его в известность, что работу нужно завершить в течение двух последующих дней, поскольку в пятницу или, самое позднее, в субботу старый дом должен был взлететь на воздух.
Я вернулся к себе наверх, умылся, побрился, и как только начало темнеть, вновь обратился к тетради моего дядюшки. Мне оставалось прочесть страницы три-четыре, не больше, причем первая запись была сделана за считанные дни до его кончины. Эти страницы представляли собой ворох наскоро сделанных и почти неразборчивых заметок, так что мне стоило немалых трудов извлечь из них хотя бы мало-мальский смысл. Лишь подспудный страх подгонял меня, заставляя читать дальше, хотя признаюсь честно — к тому времени я почти уже отчаялся найти разгадку.
Если бы не прирожденная педантичность, не позволявшая мне читать записки дяди в произвольном порядке, я разобрался бы во всем намного раньше. В любом случае тетради этой нет уже и в помине, она утеряна, и мне остается лишь воспроизвести последние ее страницы по памяти. После этого — и после того, как я изложу события той жуткой последней ночи, — читатель может полагаться на свои собственные выводы. Вот эти заметки — или то, что мне из них запомнилось:
Ознакомительная версия.
