— Говорите как волшебник из книги, — сказал Юра. Злость всё ещё зажигала в нём костры, однако он решил отодвинуть её на потом. — Полставки здесь, полставки там… похоже, вы совсем не отдыхаете.
Хорь, наконец, позволил себе оглядеться. Старинная мебель, напоминающая санкт-петербургских львов в непогожий день. Голые бревенчатые стены. Искорки света в каплях старой, карамельного цвета, а в иных местах почти чёрной, смолы. Под потолком на толстой цепи керосиновая лампа с тремя светильниками в форме луковиц, два из которых в данный момент горели, а третий, видимо, зажигали с наступлением темноты. Был также камин, облицованный рыжим кирпичом; жирная копоть на портале и арке дровницы давала понять, как часто он был в употреблении. Удивительно, что за все эти годы не случилось ни одного несчастного случая, и деревянный дом не полыхнул как спичка. Каминный набор из трёх предметов похож на пыточные орудия, а сверху, там, где начинался дымоход, стояло несколько грубых глиняных ваз ручной работы с краями, напоминающими человеческие губы. Юра подумал, что это могут быть археологические находки.
В правое и левое крыло здания вели две двери по обеим сторонам от Петра Петровича; обе открыты, и у каждой лежало по пухлому пурпурному коврику. Лестница в башенку пряталась в левом боковом коридоре. Вдоль западной стены висели в один ряд головы диких зверей. Ближайшей была косуля; у неё не хватало нижней челюсти, а шерсти не помешала бы капитальная чистка. Глаза отсутствовали; должно быть, их выковыряли ножом и забрали на сувениры.
— Здесь всё такое… основательное, — Юра невольно поёжился. — Разве вы не говорили, что это место разрушено?
— Я так говорил? — искренне удивился метрдотель. — Не может быть. Я говорил лишь, что после нескольких несчастных случаев санаторий закрылся, чтобы открыться в новом просторном здании в центре города. Ну а здесь… здесь всё по-прежнему. Шторм в середине восьмидесятых оборвал все коммуникации, так что мы обходимся без электричества. Ну, жаловаться грех. Кое-кто считает, что таким образом мы становимся ближе к… природе.
Прищурившись, молодой учитель заглянул в блеклые, почти кукольные глаза Петра Петровича. Если старик думает, что он поверит в сказки о приюте для гуляк и рыбаков… Кажется, что ему, Юре, передался нюх Виля Сергеевича на необычные вещи, и сейчас хотелось встать в стойку, как охотничьему псу.
За окном шёл дождь, где-то рядом протекала крыша — стук капель о дно жестяного ведра не спутаешь ни с чем, — но в остальном было тихо. Вместе с тем учитель был уверен, что, находясь снаружи, слышал голоса в башне. Старик не один, и Юра не сошёл с ума. Это место по-прежнему функционирует.
— Это место как-то связано с…
Юра коснулся своей шеи. Он прекрасно запомнил прошитый серебряной нитью синий шнурок со странным медальоном. Этот шнурок он увидел сейчас на шее старика. Самой подвески не видно, но не приходилось сомневаться, что это именно она оттопыривает рубашку на груди в районе ключицы.
Пётр Петрович кашлянул, словно бы ему дали под дых. Всё спокойствие, вся обходительность слетела с него как смытая дождём. От удара грома всё здание содрогнулось, от деревянных его костей прошла неприятная вибрация.
— Вам лучше осмотреться и познакомиться с моими гостями. К сожалению, не имею права говорить за всех, — сказал старик резко. — Если вы думаете, что я здесь важная птица, то ошибаетесь. Я просто слуга у слуг, а вы — большой счастливчик. Кто-то другой вряд ли бы стал искать это место, и ещё меньше шансов у чужака оказаться под этой крышей. Но вы особенный. Так здесь говорят, хоть я в этом сильно сомневаюсь.
Метрдотель надул губы и покачал головой, будто речь шла о свежести хлеба в магазине.
— Какое-то тайное общество, — пробормотал Юра, чуть не трясясь от гнева. Скрючившийся над низким столом, похожим на преподавательскую галёрку, Пётр Петрович, выложивший перед собой обе руки точно карты, не вызывал у него ни жалости, ни какого бы то ни было пиетета. — Как пить дать. Вроде декабристов, да? Только, похоже, вас не интересуют гражданские перевороты. Что тогда? Нет-нет, подождите, не отвечайте, я не хочу знать!
— Вы зададите этот вопрос другим людям…
— Не собираюсь я ни с кем знакомиться. Прямо сейчас я разворачиваюсь и ухожу, чтобы забрать жену. Мы уезжаем.
Какая-то часть сознания издала короткий, но явный смешок. Нет, сам Юра не считал это блефом, но стоило вспомнить, сколько раз он обещал нечто подобное себе и другим, как начинали опускаться руки. Чувство горькой ностальгии накатило на него и заставило крепко стиснуть зубы. Было что-то бессмысленное в даваемых себе вновь и вновь обещаниях.
— Сожалею, но вы не найдёте её в отеле.
— Нет? О, я долго об этом размышлял. Она буквально свихнулась на этом живом журнале. Я не сомневался, что в этом нет и доли правды, но отвёз её сюда, потому как видел, что всё может стать хуже. Я люблю свою жену, чёрт бы вас побрал! Чем дольше мы здесь находимся, тем меньше я стараюсь руководствоваться здравым смыслом, наблюдая то, что происходит вокруг. И всё больше утверждаюсь в мысли, что отпуск лучше было бы провести где-нибудь в тёплых странах. Отсюда я направлюсь прямо за Алёнкой, и больше никуда её от себя не отпущу.
Он уставился на Петра Петровича с яростью, как бедняга, прижатый к стене в тёмной подворотне, который, глядя в глаза маньяку, понимает, что даже после того как расстанется с кошельком, не уйдёт живым.
— Скажите, если я силой посажу её в машину, что-то помешает нам уехать, да? Мой автомобиль и так неисправен, но если я найду здесь шиномонтаж или хотя бы доброго дядюшку с домкратом и комплектом колёс… Будет что? Протекающий бензобак? Падение температуры и снегопад, что заметёт все дороги? Упавшее поперёк дороги дерево? Или как с Вилем Сергеевичем? Вы, конечно, знаете, что он мёртв?
Пётр Петрович покачал головой, что могло означать одновременно согласие, отрицание, а также нейтральное: «Кто бы знал?». Он вышел из-за своей кафедры и деловито двинулся по часовой стрелке со щёткой в руке, смахивая пыль со спинок диванчиков, которым не помешало бы поменять обивку, поправляя шторы на подоконнике. Проходя мимо левого дверного проёма, метрдотель бросил туда внимательный взгляд, словно сомневался в художественной ценности карандашного портрета женщины с собакой, висящего на стене, — и правда, довольно уродливого. Однако Петра Петровича, знавшего с детских ногтей здешнюю обстановку, занимал явно не портрет. Юра услышал тишину. Тишину, которая может обитать только в пустом гробу, владельца коего давно съели черви. Всё замерло — дождь перестал биться о шифер, сердце пропустило пару ударов, скрипы прекратились, будто кто-то очень сильный подпёр ладонью разрушающуюся башню.
В тени дверного проёма кто-то стоял.
Блог на livejournal.com. 15 мая, 23:17. Всё ещё жду своей кары.
…Весь вечер раскалывается голова. Может, эти богом проклятые болота при горении выбросили в атмосферу ядовитые газы, а может, наглотался дыма во время пожара — но здесь мне винить некого кроме самого себя.
Брожу, ампутируя сгоревшие щупальца растений и оттопыренные губы обоев. Под ногами хлюпает. Заливает ли соседей снизу? Всё ещё надеюсь на стук в дверь. Стена под обоями морщинистая… не потрескавшаяся, а именно морщинистая, сродни телу гигантской змеи. Она едва заметно пульсирует. Это вызывает у меня отстранённый интерес. Трогаю, и по ней пробегает дрожь. Углы больше не углы, а скругления. Обдираю обои в другой части квартиры и нахожу там то же самое. За абстрактным рисунком из пагод и трудолюбивых японцев, собирающих рис, притаилось животное. Его кожа похожа на слоновью. По крайней мере, мне так кажется. Слонов я видел только по телевизору, да в детских книжках с картинками. Достаю из-за пазухи нож, пытаюсь поцарапать. Ничего. С тем же успехом можно попробовать проткнуть кусок резины.
Смотрю в окно. Погружение в ад продолжается.
Видно, когда-то здесь были болота. Сейчас они сместились на север, в самый угол обитаемых земель, дрожа там и изрыгая проклятия, но было время, когда зловонные их ковры покрывали гораздо большую территорию. Кто же ходил по ним? Потерявшиеся во времени и в себе шаманы, страдающие изгои. Дикие звери. Сама смерть. Иногда там увязали настоящие короли лесного царства; они покидали наземный мир так быстро, что даже волки не успевали слететься на шабаш, чтобы попировать и вдоволь поглумиться над пойманным в ловушку императором. Я смотрел на древнего оленя, вмурованного в торф. Ноздри идеально круглы, губы, ощерившие жёлтые резцы, похожи на красную глину. Шерсть облезла, так, что рисунок, который создавали под кожей мускулы и жилы, оставался весь, целиком на виду. Веко — по крайней мере, то, что я видел, — надменно поднято, а под ним — пустота. Все внутренности выели склизкие подземные обитатели.
