Марфа так про дочку всегда думала: «умница», вслух тоже говорила, хоть и не часто, а вот домашнего прозвища у Ани никогда не было, как-то не получилось. Все прозвища остались в прошлой жизни, отошли Марику-комарику… А Аня вот «доченька» и «умница», что у Марфы, что у мамы Иры. И у учителей с соседями тоже.
Только вот на соседское: «Марина, у тебя не дочка, а чудо какое-то, просто волшебный ребенок», — Марфа никогда не улыбалась и не благодарила. Потому что ведьмовская дочка никакой другой просто не может быть. А еще казалось, что все Анечкины достоинства — это будто компенсация такая, за Марика. Хотя, какой у Марика был характер, понять сложно, у грудных младенцев он пробивается не сразу, примерно как зубки. Три зубика у Марика выросло, а больше не успело…
— Мам, посмотри, я все правильно делаю? — Анечка шкрябнула указательным пальцем по обоям, подправляя тень так, будто та была размякшей от тепла восковой свечой. Тень теперь скособочилась немного вправо, но совсем несильно.
Марфа не успела указать на ошибку: Аня сама увидела, где оплошала, придержала тень ладошкой левой руки, снова поправила прозрачный контур пальчиком, сделала его теперь уже совсем ровным, будто след отбрасывала не незажженная свечка, а гранитная стела, обелиск павшим воинам.
— Ладонь к стене плотнее придвинь, кисть расправь, спину не напрягай… Вот. Умница. — Марфа щедро улыбнулась, а потом полезла в кухонный ящик за зажигалкой, затеплила, наконец, третью свечу, ту, что с двумя тенями — прямой и кривой. Марфа давно не зажигала такие свечи просто для себя. Клиентам жгла, а на себе экономила. Словно ждала торжественного повода. Вот и дождалась — подросла Аня. Преждевременно, правда, ну что поделаешь.
Конечно же, мама Ира, как всегда, оказалась права: надо было Анюте немного раньше рассказать о таких вещах. Даже не столько про работу, сколько про предназначение, про суть ведьминской души. Но Марфа не могла. Несколько раз заводила странный, путаный разговор, а потом обращала его в ерунду. Язык не поворачивался.
Это все равно, что объяснять, откуда дети берутся и почему у них дома папа не водится. И если про папу еще с грехом пополам мекалось что-то правдивое: «Он был очень хороший, но мы не сошлись характерами», — то проблемы полового созревания Марфа обходила по широкой дуге, как осторожная кошка собачью конуру. Ничего не получалось объяснить: видимо, потому, что в самой Марфе интерес к мужской половине населения замер и затух, словно бы зацементировался. А без этого объяснение получалось скучным и сухим, как правила пешего перехода проезжей части. Вот хочешь не хочешь, а скажешь спасибо детскому садику и школе, там теперь и такие премудрости тоже обсуждают. Не как уроки полового воспитания, а сами детишки между собой, Аня однажды говорила.
А вот про колдовское Анюте никто не мог рассказать… Мама Ира, правда, предлагала свою помощь, но Марфа в первый раз за эту жизнь пошла наперекор и запретила. Даже поругалась с мамой Ирой, бросила телефонную трубку. Разумеется, потом перезванивала и извинялась, но от своего не отступила. А зря… мама Ира плохого не посоветует. Другое дело, что она сама, кажется, не сильно понимала, как правильно объяснить ребенку про непостижимое, да еще в таком возрасте. Своим девочкам мама Ира ничего лет до пятнадцати не говорила, но они у нее были погодками, всегда между собой шушукались и за мам-Ириной спиной все знали. Сперва Маня краем уха какую-нибудь глупость цепляла, затем Лена пыталась ей несусветное объяснение найти. Так и секретничали втайне от матери, самообразовывались как могли. Повезло маме Ире.
Вот если бы у нас свои детские сады или школы были — ну вот как у разных диаспор или общин в столице — тогда да, было бы легче, не пришлось бы объяснять такое, учительница им бы все рассказала. Ну или сверстники между собой… А не выходит: в этом возрасте ведьмовские дети от мирских не отличаются, заводить такое учреждение абсолютно нерентабельно, особенно если учесть численность несовершеннолетних потомков колдовского рода. Ну это уже из диссертации кусок, сколько лет назад защищала, а вот вцепилась фраза в память: как только речь заходила о педагогике, у Марфы в голове словно мыльные пузыри лопались — пустыми нарядными фразами автореферата. Так вот, известно же, что у нас профильное образование начинается со среднего специального, аналога того, что раньше у мирских называли ПТУ, но ведь туда поступают уже совершеннолетние, в двадцать один год, но лучше все-таки постарше…
Так что просвещать Аню пришлось самостоятельно. Марфа при этом краснела, комкала слова и платок в руках, перебирала то пальцы, то четки, утирала пот и чрезвычайно мучилась, будто двоечница, мямлившая скучный невыученный урок. А Анечка, наоборот, совсем не волновалась и не удивлялась.
Теперь свечка горела ясным, каким-то промытым огнем, тени по стенам стелились ровно, воск оседал медовыми каплями. Анечка посмотрела на пламя, сдвинула брови вопросительным заборчиком:
— Ма-ам? А это для чего?
— Да так… для души.
— Ее чистить надо, да?
— Кого? — Марфа рассеянно улыбалась, разглядывала нежные, какие-то зефирно-розовые капли.
Шестьдесят лет назад таких свечей — стройных, ароматизированных, блескучих и гладких на ощупь — не существовало. Были серые шершавые цилиндрики с кривыми фитилями, оплывавшие в жестянки чуть ли не из-под немецкой пайковой тушенки… Может, и в них — этого Марфа не помнила. Зато ей очень четко вспоминались три тени на щелястой законопаченной стене. И как огонь двоился на глазах — один настоящий, а другой — тот, что отражается в стекле. А за стеклом поочередно то метались бестолковые мартовские хлопья, то трещал случайный колючий град, то моросило невидимыми каплями.
Фаддей старался не задерживаться, торопился с обходами, но все равно к его приходу свеча успевала догореть до половины, а то и до одной трети. Марфа не ругалась, ждала напряженно и ласково — одной рукой подпирая щеку, другой поглаживая налитой живот, в котором жил и не ведал ничего плохого Марик-комарик.
А толку-то ругаться на Фаддея, если он обходил оба участка, на правом и на левом берегу Западной Двины. Начинал путь от колокольни краеведческого музея и там же заканчивал, стараясь не пропустить по дороге ничего важного. Ни на кого другого переложить свою работу Фаддей не мог: по тогдашним нормативам толком не восстановленному после войны белорусскому городку полагалось ровно двое Смотровых, один Спутник и один Отладчик. Спутник был местным, хоть и из поляков, появившимся в этих краях еще при Александре Освободителе, Отладчицей оказалась желчная и довольно пожилая по тем временам Ирка-Бархат, будущая мама Ира, а Смотровых в город прислали по распределению из Шварца… Их с Фаддеем и прислали, разделив территорию городка неспешной рекой и выдав вчерашним студентам бодрые напутствия вместо ордеров на жилплощадь или хоть коек в местном общежитии. Комнату у первой хозяйки они сняли вместе исключительно из соображений экономии, зато уже у второй — как законные молодые супруги, ожидающие скорого потомства.
