Ознакомительная версия.
— Им стану я!
Эдгар не стал спрашивать что-то вроде «ты точно этого хочешь?», или говорить категорично «этому не бывать», хотя Ева ждала, пока он откроет рот, сжав кулачки. Её пугало не то, что великан может отказать, а то, что под грузом его колебаний может зашататься клык её решимости.
Но Эдгар ничего не сказал. Он взгромоздился на седалище, отворачивая от девочки лицо, подобрал повод, и телега покатила дальше, поскрипывая задней осью.
А утром, проснувшись, Ева обнаружила, что не может пошевелиться.
Ночью великан больше не проронил ни слова, и девочка, устроив сложенные ладони под щёку, уснула. Сон был тяжёлым, как могильная плита, на язык как будто насыпали с горкой каменной пыли. Еве снилось, будто в области живота становится очень тепло, практически горячо, тяжёлые хищные коты лежат на груди, и она боится шелохнуться, чтобы не разбудить этих котов и не побудить каким-нибудь неловким движением пустить в ход когти. Горло открыто и беззащитно, сонная артерия бьется, и уши зверей беспокойно дёргаются.
С этим ощущением девочка пробудилась, обнаружив себя в кузове повозки. Снаружи, насколько можно разглядеть, скосив глаза, белый день. Веки поднимались и опускались, как будто к ним привесили по небольшому грузу, а тело растворялось в окружающем пространстве. Даже сосредоточившись, девочка не могла понять, где у неё руки, где ноги, в каком конкретно месте лужи, в которую она превратилась, стучит сердце.
Она хотела позвать: «Эдгар»! Но не смогла даже разлепить губ.
Впрочем, великан был здесь. Большое светлое пятно меркло, когда его загораживала громадная фигура, и начинало сиять вновь.
— Ты проснулась, маленькая путеводная звезда, — ласково сказал Эдгар.
Он навис над Евой, точно дерево, уходящее корнями глубоко в землю и раскинувшее шляпу-крону. — Я… я не спал всю ночь. Я рад, что ты поспала, потому что тебе понадобится много сил. Все силы, которые у тебя есть.
Кажется, Эдгар волновался за неё. Он пытался улыбаться, но, по обычаю, правый уголок рта дёргался, точно червяк в руках мальчишки.
«Для чего?» — хотела спросить Ева, но не смогла. Губы превратились в мясные обрезки.
Но великан понял. Он опустился на корточки, взявшись обеими руками за затылок, аккуратно приподнял голову Евы, и она увидела нечто, в чём с трудом опознала собственный живот.
Одежды не было. Она сложена между спиной и полом, ни складок, ни перепадов этих рукотворных холмов девочка не ощущала. Грудная клетка резко выпирала вперёд и походила на клетку для птиц. А всё, что ниже, расцвело красным цветком, самой прекрасной лилией, что девочка видела в своей жизни.
«Господи, Эдгар», — хотела бы сказать она.
Инструменты горкой лежали на сундуке господина барона, и Ева могла поклясться, что каждый из них цирюльник уже успел пустить в ход. Даже зубчики пилы для костей выглядели, как зубы хищника, только что задравшего олениху. Дерево успело впитать кровь, все эти рыцари и драконы, и циклопы, и странные пятиногие существа сполна ей насладились.
Все они были довольны. Эдгар, помимо беспокойства и живого участия, излучал почти щенячью радость.
— Я только начал, — тараторил он откуда-то сверху. — Но работы много, а маковое молоко, увы, не такое сильнодействующее средство. Вот, ты уже почти в сознании, через несколько мгновений начнёшь чувствовать боль. Но я успею, я дам тебе ещё… ты проспишь до самого конца, каким бы он ни оказался. Взгляни-ка напоследок на его светлость. Он весь в ожидании. Ты хоть раз видела на его лице такое выражение?
Его светлость таял буквально на глазах. За месяцы, проведённые вместе, Ева стала считать его цельным, совершенным в своей округлой форме с уродливым отростком шеи. И вот теперь он вновь уменьшался — пилу Эдгар пустил в ход для того, чтобы вскрыть толстую кость черепа в затылочной области. Лицевые мышцы барона обмякли; создавалось впечатление, будто рот кривится теперь не в крике, а в широкой улыбке. В белках глаз набрякли вены. Жёлтые зубы влажно поблёскивали.
Ева захотела закрыть глаза, но не смогла. Это сделал за неё Эдгар.
— Спи теперь, — услышала она его голос. — Ради нас троих — я буду стараться.
Ева была в этом уверена. Ещё никто и никогда так не старался ради неё, как этот великан.
Всякий, кто когда-либо где-либо просыпался, способен осознать себя единым целым. Кляксой на чистом пергаменте, ткнув в которую, он может сказать: «вот — я». Ева, если бы ей задали такой же вопрос, показала бы на пустое место. Она оказалась разбросана по своему телу, точно взбитая ветром масса осыпавшихся с дуба листьев. Она была слухом, который ловил тревожные звуки, что медленно обретали в голове осмысленность: крики и резкая, гавкающая речь. Была пучком нервов, которые мало-помалу начинали корчиться от боли. Была ополоумевшим осязанием, которое вновь и вновь пыталось — и не могло разобраться, что же у него где, и где, собственно, у этого организма границы. Была привкусом крови на языке и позывами тошноты где-то глубоко, в горле.
Была, наконец, зрением, которое вернулось резко, рывком, несмотря на то, что глаза разъезжались и всё двоилось, троилось… множилось. Внутрь сознания, которое больше не было самим собой, потекла целая вереница образов.
Повозка. Колышущиеся, как от ветра, стены. Ворох вещей на полу. Кровавые разводы. Куски кости. Люди, которые лезут внутрь, их обезображенные, искажённые лица, все кричат. Огромная фигура, которая, казалось, может загородить целый свет, стоит лицом к пришельцам, опустив руки. Лица его не видно, только бугристый затылок. Как холм, в котором проложили свои ходы стони кротов.
— Вот, значит, каковы твои святые мощи, сатана!
— Это же гомункул! Химера, творение рук человеческих. Как ты, алхимик, сумел на такое покуситься! Смотри, руки у тебя в крови, и эта кровь — господня! Ты своими руками совершил расправу над Господом нашим. Он истекает кровью. Он закрыл глаза, чтобы не видеть нашего племени, гримас его и грязных воплей.
Завывания, заламывания рук. Великан стоит без движения, толпа, как волны, накатывающие на камень, угрожает поглотить его. В повозку забирается всё больше людей. Сначала они видят Эдгара, и на лицах отражается робость, потом, вступив под сень полога — видят Еву. Многие тут же сгибаются пополам и выплёскивают на пол скудное содержимое желудка.
А потом дрожь узнавания прошла по телу, которое по-прежнему никак не могло собраться вместе. Этот человек… карлик с бурундучьим лицом, с холодными карими глазами, ртом, который и прежде, и сейчас кривится в ухмылке. Только руки у него раньше были пусты, а теперь в них нож. Кто-то размахнулся, отпуская припасённый снаряд, великан охнул, когда в имеющую форму валуна голову врезался камень настоящий.
Ознакомительная версия.
