"Понимаю. Не могли бы вы дать мне знать, сразу как это будет возможно, пожалуйста?"
"Конечно."
"Мой номер…"
"У нас есть эта информация, мистер Дрезден. Мы с вами скоро свяжемся."
Я поблагодарил ее и повесил трубку. Я склонил голову и обнаружил, что трясусь от ярости. Если эта тварь нанесла моему брату столько вреда, как показалось, я найду наглошии и порежу его на гербарий, даже если ради этого мне понадобится взорвать каждую пещеру в Нью-Мексико.
Молли появилась в дверях. "Гарри? Такси здесь."
"Ладно", сказал я. "Пошли испортим чей-нибудь день"
Я попытался не думать много о том факте, что Хитрый Койот, Супер Гений, получал ужасную взбучку от рук врагов и заканчивал день тем, что прыгал с двухмильной горы вниз.
Ну что ж, Гарри, подумал я про себя, тогда ты просто должен запомнить не повторять ошибок Хитрого Койота. Если бы он просто не продолжал бежать, падая с утеса, вместо того чтобы смотреть под ноги, все было бы прекрасно.
* * *
Они проводили суд в Эдинбурге.
Выбор был небольшим. Учитывая недавние угрозы Высшему совету и неожиданное интенсивное нападение на предел Демона, они хотели провести суд в самом защищенном месте из возможных. Суд должен был быть проведен закрытым заседанием по традиции, как и все подобного рода события. Это лучше чем пятисот мастеров, а так только значительное меньшинство всех членов Совета, должно быть там. Большинство из них будут союзники ЛаФортиера и их сторонники, которые хотят больше чем торжество справедливости, которая намного красивее чем Кровавая Месть.
Молли, Мыш и я прошли по Пути так же как и я до этого. На этот раз, когда я добрался до прохода, на посту стояла удвоенная команда Стражей, возглавляемая здоровым скандинавом, все они были из Старой Гвардии. Стоило мне приблизиться, я получил коллективный враждебно свирепый взгляд, который они безуспешно попытались выдать за безразличие. Я не обратил на него внимание. Не привыкать.
Мы прошли в комплекс, мимо постов охраны — все они точно также были полностью укомплектованы — и отправились к Залу Выступлений. Может это что-то говорит о складе ума чародеев, то что это место было названо "Зал Выступлений", а не "Зал Слушаний" или более обще — "аудиторией". Хотя это было аудиторией, ряды каменных скамей полным кругом поднимались вокруг довольно маленького круглого каменного помоста, почти как в старых греческих театрах. Но прежде чем мы вошли в Зал Выступлений, я свернул в боковой проход.
С трудом, я добился того, чтобы Стражи пропустили меня, Мыша и Молли в Показушнитарий, пока один из них отправился в комнату Эбенизера, чтобы спросить, хотел бы он меня видеть. Молли никогда не была в такой огромной комнате прежде, и оглядывалась по сторонам с беззастенчивым любопытством.
"Изумительное место," сказала она. "Это еда только для больших шишек, или ты думаешь они не будут возражать, если я съем что-нибудь?"
"Старейшина Мэй весит не намного больше птицы," сказал я. "ЛаФортиер мертв и они все еще его не заменили. Полагаю, еды более, чем достаточно."
Она нахмурилась. "Но она предназначена только для них?"
Я пожал плечами. "Ты голодна. Это еда. Как думаешь?"
"Думаю, что не хочу, чтобы кто-нибудь злился на меня. Злился еще больше."
В некоторых вопросах малышка обладает большим здравым смыслом, чем я.
Эбенизер тотчас же отправил Стража обратно, чтобы тот привел меня к нему в комнату, и уже сказал человеку обеспечить, чтобы Молли ела с буфетной стойки. Я пытался не улыбаться. Эбенизер верил, что ученики всегда голодны. Даже представить не могу, кто ему такое внушил.
Я окинул взглядом его приемную, обставленную книжными полками, заваленными до скрипа. Эбенизер был разносторонним чтецом. Книги Кинга, Хайнлайна и Клэнси стояли на одной полке с Хокингом и Ницше. Различные варианты великий религиозных писаний мира смешивались с трудами Юлия Цезеря и Д. Г. Лоуренса. Сотни книг были ручной работы и рукописными, включая освещенные гримуары с музейными значимыми названиями можно было бы легко украсть, если представился бы шанс. Книги были впихнуты как вертикально, так и горизонтально, и хотя корешки в большинстве своем отсутствовали, мне было ясно, что понадобилось бы терпение Иова, чтобы найти что-нибудь, пока не вспомнишь, куда ее в последний раз положили.
Только одна полка выглядела опрятно.
На ней стоял ряд обтянутых кожей дневников, все явно одинакового дизайна, но сделаны из едва различимой кожи и едва отличимой окраски, превратившейся независимо друг от друга в различные текстуры и оттенки. Справа налево книги становились старше, более потрескавшимися и потрепанными. Крайняя левая пара выглядела так, словно грозила превратиться в пыль. Стоявший справа дневник выглядел как новый и был открыт. Перо прижимало страницы, может быть страниц тридцать.
Я взглянул на последнюю видимую страницу, по которой плыли строчки начертанные твердым, массивным почерком Эбенизера.
… кажется очевидным, что он понятия не имеет о первоначальном намерении острова. Время от времени, я не могу не думать о такой штуке, как судьба — или по крайней мере некоторой высшей силе, пытающейся организовать события для нашей пользы, несмотря на все, что мы, к своему невежеству, делаем, чтобы препятствовать ей. Мерлин тотчас же потребовал, чтобы мы взяли мальчика под наблюдение. Я думаю, что он чертов глупец.
Рашид сказал, что предупреждение его об острове оказалось бессмысленным. Он хорошо разбирается в людях, но я не уверен, что он прав на этот раз. Как правило, у мальчика голова крепко сидит на плечах. И из всех чародеев, которых я знаю, он среди трех или четырех, которых бы я хотел видеть занимающих эту специфическую должность. Я верю его мнению.
Но в тоже время, я верил также и Мэгги.
Голос Эбенизера прервал мое чтение. "Хосс," сказал он. "Как твоя голова?"
"Полнится вопросами," ответил я. Я закрыл дневник и протянул ему перо.
Глаза моего старого наставника коснулась улыбка, стоило ему принять от меня перо: он намеревался показать мне то, что написал. "Мой дневник," сказал он. "Что ж. Последние три мои. Предыдущие — моего господина."
"Господина, а?"
"Это слово не было грязным, Хосс. Оно значило учитель, проводник, защитник, профессионал, эксперт — так же как и отрицательное значение. Но в человеческое природе заложено помнить плохие вещи и забывать хорошие, полагаю." Он постучал три предыдущие книги до его собственной. "Записи моего господина." Он постучал по следующим четырем.
"Записи его господина, и так далее, вплоть до сюда," он очень осторожно коснулся первых двух книг."Больше невозможно разобрать, что в них написано, даже если разберешься с языком."
