Не в силах поверить, что случилось несчастье, Сеси вскочила на ноги и выглянула в чердачное окошко.
— В чем дело? — крикнул Джек из ее разинутого рта.
— Откуда столько дыма? — спросил Филип шевеля ее губами.
— Господи, — простонал Вильям, глядя из ее глаз.
— Сарай сгорел, — сказал Питер. — Мы пропали.
Все глаза Семьи, сильно смахивавшей сейчас на труппу бродячего минстрел-шоу, [6] недоуменно вскинулись.
— Сеси? — простонала мать. — С тобой там кто-нибудь есть?
— Я, Питер! — крикнул Питер.
— Филип!
— Вильям!
— Джек!
Семья потрясенно слушала эту перекличку. И молчала. А затем голос одного из кузенов тревожно спросил:
— Вы спасли хотя бы одно тело?
Невыносимая тяжесть этого вопроса вогнала семью по колено в землю.
— Но… — Сеси осторожно потрогала свой подбородок, свой рот, свою голову, внутри которой толкались и ссорились четыре живых призрака. — Но мне-то что с ними делать? — Ее глаза тоскливо блуждали по черным, закинутым вверх лицам. — Так же нельзя, чтобы они навсегда оставались в моей голове!
То, что она кричала дальше, а также то, что балаболили кузены, отталкивая друг друга от ее языка, и то, что говорили члены Семьи, забегавшие по двору как ошпаренные, потерялось в треске и грохоте рухнувшего сарая.
Капризный октябрьский ветер то задувал в окно чердака, то наваливался на стены, кружил и разносил по округе быстро стынувший пепел.
— Мне кажется, — сказал отец.
— Не кажется, а так и есть, — сказала Сеси, не открывая глаз.
— Этих кузенов, — продолжил отец, — нужно куда-нибудь пристроить. Найти им какое-нибудь временное прибежище до той поры, когда мы что-нибудь сообразим насчет новых тел.
— И лучше бы побыстрей, — сказали изо рта Сеси четыре голоса, низкий, высокий и два посередке.
— В нашей семье должен быть хоть кто-нибудь с небольшим свободным помещением, ну скажем, на задах мозжечка, — сказал в темноту отец. — Добровольцы, вперед!
Серия глубоких вздохов. Тишина. И тут…
— Я выдвигаю кандидатуру достойнейшего из достойных, старейшего из старейших и прошу вас ее поддержать, — прошелестела Тысячу-Раз-Пра-Прабабушка.
Все головы дружно повернулись к дальнему, затянутому паутиной углу, где стоял, привалившись к стене, их древний Нильский Прадедушка, очень похожий на сухой, осыпавшийся сноп четырехтысячелетней пшеницы.
— Нет! — сухо прохрипел Пра-Пра-Пращур.
— Да! — Прабабушка снова прикрыла глаза и скрестила хрупкие, как тростинки, руки на стянутой пеленальным полотном груди. — Ты не можешь пожаловаться на нехватку времени.
— И еще раз нет! — прохрипел замогильный сноп.
— Это, — строго прошелестела Прабабушка, — наша Семья, прекрасная в своей необычности. Мы бродим по ночам, летаем вместе с ветрами и странствуем с грозами, мы творим чудеса, живем тысячелетиями — или даже вечно, кто как. В общем и целом, мы — Семья, на которую можно опереться, к которой можно обратиться за поддержкой в те минуты, когда…
— Нет, нет и нет!
— Молчи. — Левый глаз, огромный, как Звезда Индии, распахнулся, яростно вспыхнул, потускнел и угас. — Начнем с того, что это просто неприлично, когда четверо не слишком воспитанных молодых людей буянят в голове юной девушки. А вот ты, ты мог бы научить их очень многому. Ты стал зрелым мужчиной за много веков до того, как Наполеон прогулялся туда-обратно по России, или Бен Франклин умер от оспы. Этим молодым людям было бы очень полезно пожить какое-то время в твоем черепе, поучились бы хоть хорошим манерам. Ты же не станешь этого отрицать?
Престарелый пращур с Белого и Голубого Нила обреченно пошуршал своими погребальными колосьями.
— Значит, решено, — сказала черная хрупкая скорлупа, бывшая когда-то фараоновой дочерью. — Дети, вы слышали?
— Слышали! — нестройно гаркнули изо рта Сеси истомившиеся ожиданием кузены.
— Двигайтесь, — скомандовала четырехтысячелетняя мумия.
— Сей секунд! — гаркнула непутевая четверка.
А так как не было никаких указаний, какой из духов должен перебираться первым, возникла краткая неразбериха, призрачная субстанция не потекла ровной струей, а бурно, взбалмошно взвихрилась.
Древнее лицо Пращура ожило четырьмя различными выражениями, четыре землетрясения сотрясли его хрупкий остов. Четыре улыбки разыгрывали гаммы на пожелтевших клавишах его зубов. Прежде чем Старейший в Семье сумел что-либо возразить, четыре невидимые силы уже тащили его — четырьмя походками, с четырьмя разными скоростями — вниз по лестнице, к выходу из дома, через лужайку и, по заброшенной железнодорожной колее, к видневшемуся на горизонте городу, в его пшеничном горле клокотал многоголосый хохот.
Спустившееся на веранду семейство молча наблюдало за одинокой фигурой, совершающей групповую прогулку.
А наверху, на чердаке, Сеси спала с открытым ртом, чтобы освободиться от последних отзвуков многоголосого крика.
На следующий день, ровно в полдень, у железнодорожной платформы остановился, тяжело пыхтя и отдуваясь, длинный тускло-синий поезд. Заждавшаяся этого Семья не столько провела, сколько втащила Прадедушку в вагон, оглушительно вонявший краской и пыльным плюшем сидений. Древний фараон ковылял, плотно зажмурив глаза, и всю дорогу сыпал ругательствами на десятках разных языков, среди которых были не только мертвые, но и вовсе не известные науке. Семья и ухом не вела.
Они втиснули старика на сиденье, словно связку кукурузных стеблей, натянули ему на голову шляпу, как новую крышу на ветхий сарай, и обратились к его зажмуренному, сморщенному лицу:
— Дедушка, постарайся сидеть прямо, не падать. Дедушка? Ты здесь или не здесь? Посторонитесь ребята, дайте старшему слово.
— Здесь. — Иссохшие губы скривились и невесело присвистнули. — И безвинно мучаюсь их бедами, страдаю за их грехи. Проклятье, проклятье и трижды проклятье.
— Нет! Вранье! Мы ничего такого не делали! — посыпалось сперва из одного, потом из другого угла пергаментного рта. — Прекратите!
— Молчать! — Отец ухватил старика за подбородок и крепко встряхнул. — К востоку от Октября [7] в штате Миссури есть городок Соджорн. [8] Ехать всего ничего. Там у нас есть родные. Дядюшки, тетушки, кто с детьми, кто без. Так как сознание Сеси может удаляться от нее не больше чем на несколько миль, тебе будет нужно самому доставить наших буйнонервных кузенов до места и рассовать их по родственным черепам.
— Ну а если, — добавил он, — этих придурков никто не возьмет, привези их назад живыми.
— До свидания! — четырехголосо проорал сноп древнеегипетской пшеницы.
— До свидания, Дедушка, Питер, Вильям, Филип, Джек!
— Меня-то не забывайте! — обиделся юный женский голос.
— Сеси! — хором крикнула Семья. — До свидания! Приятной поездки!
Паровоз засвистел и тронул поезд с места.
Поезд въехал на поворот. Нильский Пращур накренился и негромко скрипнул.
— Да-а, — прошептал Питер. — Вот так вот.
— Да, — согласился Вильям. — Вот так вот.
Поезд дал свисток.
— Устал я, — сказал Джек.
— Ты устал, — проскрипел Пращур.
— Душно здесь, — сказал Филип.
— Еще бы! Этому старику четыре тысячи лет, если не больше. Верно, старый? Твой череп — ну чисто склеп.
— Прекратите! — Старик с ненавистью стукнул себя по лбу. В его голове словно заметались перепуганные птицы. — Прекратите!
— Да что вы так, успокойтесь, — прошептала Сеси. — Я хорошо выспалась и, пожалуй, составлю вам компанию на часть этого путешествия, чтобы показать вам, Дедушка, как следует обращаться с шакалами и крокодилами, которых посадили на время в вашу клетку.
— Шакалы! Крокодилы! — возмутились Питер, Вильям, Филип и Джек.
