Повернув голову, Махогани внимательно оглядел ряды сидений.
— Что за черт? — спросил машинист.
— Не захлопнул дверь, вот и все.
Кауфман услышал, как Мясник двинулся к двери. Присев и всем телом вжавшись в торцевую стену, он затаил дыхание. Живот у него скрутило от боли — одновременно дали о себе знать и мочевой пузырь, и кишечник. Но дверь затворилась, и шаги начали удаляться.
Опасность вновь миновала Теперь, по крайней мере, можно было перевести дыхание.
Кауфман приоткрыл глаза, опасаясь увидеть то, что ждало его в вагоне.
Но данная предосторожность не смогла защитить его от предстоящего.
Оно разом заполонило все его чувства: запах выпотрошенных внутренностей; вид багрово-алых тел; ощущение липких сгустков на ладонях, которыми он опирался об пол; скрип ремней, вытягивавшихся под тяжестью трупов; даже воздух, разъедавший нёбо соленым привкусом крови. Он угодил в обитель смерти, на всей скорости мчавшейся сквозь тьму.
Однако тошнота прошла Остались лишь редкие приступы головокружения. Неожиданно он поймал себя на том, что разглядывает тела с некоторым любопытством.
Ближе всего были останки того прыщеватого подростка, которого он видел в первом вагоне. Его труп, подвешенный за ноги, при каждом повороте поезда раскачивался в такт с тремя другими телами, видневшимися поодаль: омерзительный танец смерти. Руки мертвецов болтались, как плети: под мышками были сделаны глубокие надрезы, чтобы тела висели ровнее.
Все анатомические части подростка гипнотически колыхались. Язык, вывалившийся из открытого рта. Голова, подергивавшаяся на перерезанной шее. Даже пенис, перекатывавшийся из стороны в сторону по выбритому лону. Из большой раны в затылке и перерезанной шеи кровь капала в черное пластиковое ведро, предусмотрительно подставленное снизу. Во всем этом было нечто от элегантности — печать хорошо выполненной работы.
Немного дальше висели трупы двух белых женщин и одного темнокожего мужчины. Кауфман наклонил голову, чтобы разглядеть их обескровленные лица. Одна из девушек еще недавно была настоящей красавицей. Мужчина показался ему пуэрториканцем. Все головы и тела были тщательно острижены. Кауфман оттолкнулся от стены, намереваясь встать, и как; раз в этот момент одно из женских тел повернулось к нему спиной.
К подобному кошмару он был не готов.
Спина девушки была разрезана от шеи до ягодиц; в рассеченных мускулах сверкала белая кость позвоночника. Это был отточенный штрих Мясника, финальное торжество его искусства. О, жалкие человеческие останки, безволосые, истекшие кровью, распоротые, будто рыбы, и подвешенные, словно для того, чтоб созреть…
Кауфман почти рассмеялся совершенству своего ужаса. Он чувствовал, как им овладевает безумие, сулящее помутненному рассудку забвение и полное безразличие к окружающему миру.
Он ощущал, как стучат зубы, как трясется все тело. Он знал, что его голосовые связки пытаются издать какое-то подобие крика. Ощущение было невыносимым, но этот самый крик мог в несколько секунд превратить его в такую же окровавленную, неодушевленную массу, что висела перед ним.
— Вот ведь блядство, — сказал он громче, чем намеревался.
Затем плечом оттолкнулся от стены и двинулся по вагону, разглядывая аккуратные стопки одежды на сиденьях. Чуть впереди, слева и справа мерно раскачивались трупы. Пол был липким от высыхающей желчи. И даже сквозь прищуренные веки он слишком отчетливо видел кровь в пластиковых ведрах: она была черной и густой, с тяжело колебавшимися световыми бликами.
Он миновал тело подростка. Вдали виднелась дверь в третий вагон, но путь к ней пролегал по выставке кошмаров. Он старался не замечать окружения, сосредоточившись на двери, которая должна была вывести его обратно в мир разума и разумности.
Кауфман прошел мимо первой женщины. Он знал: ему нужно пройти какие-то считанные ярды. Десяток шагов, а то и меньше, если шагать порешительнее.
Но затем погас свет.
— О господи, — простонал он.
Поезд качнуло, и Кауфман потерял равновесие.
В кромешной тьме он взмахнул руками и ухватился за висевшее рядом тело. Ладони ощутили теплую, скользкую плоть, пальцы погрузились в рассеченные мышцы на спине трупа, ногти вонзились в столб позвоночника. Щека вплотную прижалась к выбритому наголо лобку.
Он закричал, и в этот самый момент на потолке начали зажигаться лампы.
Неоновые трубки еще неуверенно мигали, когда из первого вагона послышались приближающиеся шаги Мясника.
Кауфман замолк и наконец выпустил тело, за которое держался. Лицо его было густо вымазано кровью. Он ощущал ее потеки у себя на щеках, как воинственную раскраску индейца.
Крик несколько привел его в чувство и неожиданно придал силы. Никакого вам бегства по раскачивающимся вагонам, о нет, теперь трусости не время. Предстояла примитивная схватка двух человек, встретившихся лицом к лицу в логовище смерти. И он был готов не раздумывая прибегнуть к любому, абсолютно любому средству, лишь бы уничтожить противника. Речь шла о выживании, все было просто и ясно.
Дверная ручка начала поворачиваться.
Кауфман быстро огляделся в поисках какого-нибудь оружия. Мозг лихорадочно, но четко просчитывал возможные варианты обороны. Внезапно взгляд упал на аккуратную стопку одежды возле тела пуэрториканца. На ней, среди поддельных золотых цепей и здоровенных перстней, лежал нож. Длинный, сверкающе чистый клинок, которым бывший хозяин, без сомнения, немало гордился. Шагнув вперед, Кауфман подобрал нож с сиденья. С оружием в руке он сразу почувствовал себя увереннее, по спине пробежали бодрящие мурашки.
Дверь потихоньку скользнула в сторону, и в проеме показалось лицо убийцы.
Их разделяли раскачивающиеся трупы, по два с каждой стороны. Кауфман пристально посмотрел на Махогани. Тот не был особо безобразен или ужасен с виду.
Обычный лысеющий грузный мужчина лет пятидесяти. Тяжелая голова с глубоко посаженными глазами. Небольшой рот с изящной линией губ. Совершенно неуместная деталь: у него был женственный рот.
Махогани никак не мог понять, откуда во втором вагоне появился незваный гость, но осознавал, что допустил еще один просчет, еще одну промашку, свидетельствующую об утере былой квалификации. Он должен немедленно распотрошить это наглое существо. Как-никак, до конца линии осталось не более одной-двух миль. Новую жертву предстояло разделать и повесить за ноги прежде, чем они прибудут к месту назначения.
Он шагнул во второй вагон.
— Ты спал, — наконец узнав Кауфмана, сказал он. — Я видел тебя.
