Он резко парировал:
– Я ирландец.
– Что одно и то же, в сущности, в такой далекой от Великобритании стране, – осторожно заметил я, ожидая, что он сейчас же швырнет в меня чем-нибудь. Но он криво усмехнулся и сказал:
– Что ж. Возможно, вы правы.
По какой-то непонятной причине лед недоверия тронулся. Он спросил:
– Итак, вы живете в Мойкуллене? Где конкретно?
И я подробно описал ему коттедж, который мы там снимали, и дом, куда мы переехали. Затем он спросил, знаю ли я что-нибудь о деле по убийству девушки, тело которой нашли у подножья скал Мохера два года тому назад. Это была американка, любовник убил ее из-за денег. Я знал рыбака, обнаружившего ее тело, и местного полицейского, вызванного на место происшествия. Лицо жертвы невозможно было узнать, но убийца допустил ошибку, оставив одну деталь одежды на ее теле – черные кружевные трусики, помеченные фирменным ярлыком, что, в конечном счете, привело к опознанию ее личности. Я также побеседовал с инспектором из Дублина, который вел это дело, и он рассказал мне кое-что о методах, которыми он пользовался, чтобы изобличить убийцу. Вся эта полученная из первых рук информация привела в восхищение Донелли, и у меня появилась надежда, что он возможно окажет мне содействие в деле о его предке.
Ближе к полудню жара стала просто не выносимой. Донелли снял пуловер и сидел за столом в одной распахнутой до пояса рубахе и брюках. Я также снял куртку. Он предложил выпить, и я согласился. Донелли принес бутылку черного рома. Я знал, что у меня нет лекций до четверга, поэтому без колебаний стал пить наравне с ним. Донелли принес еще крекеров с маслом и открыл баночку сардин. После того, как мы выпили за здоровье друг друга, он наконец заговорил об Эсмонде Донелли. Сперва он поинтересовался у меня:
– Думаю, этот парень из издательства передал вам, что я послал его ко всем чертям?
– Нет, он мне ничего не сказал.
Это было вполне в духе Флейшера: предложить мне заехать к Донелли, даже не предупредив, что сам он встретил здесь враждебный прием. Кстати, вполне возможно, это и не так уж плохо: я бы не решился прийти, если бы знал, что он уже здесь побывал.
Донелли спросил:
– Вы видели ту рукопись?
– Да. Она со мной. – Я достал ее из внутреннего кармана куртки. Он жадно схватил ее. Прочтя половину страницы, он отбросил ее прочь и брезгливо поморщился:
– Как я и предполагал. Подлог. Фальшивка. Просто глупая, пошлая, отвратительная подделка.
– Вы уверены? – ошеломленно спросил я.
– Конечно же, я в этом абсолютно убежден. Разве вы не читали «Дневник» Эсмонда?
– Боюсь, нет. Я даже не подозревал о его существовании. Разве он опубликован?
– Конечно. Он вышел в Дублине в 1817 году. Он оставил меня на несколько минут одного в комнате. Вернувшись, он небрежно бросил на кровать небольшой томик в кожаном переплете. На обложке значилось: «Дневник Эсмонда Донелли, джентльмена», типография Телфорда, Дублин. Написанное от руки посвящение было адресовано лорду Честерфилду:
«Милорд, при разных обстоятельствах я часто вспоминаю ваше изречение, что самый неблаговоспитанный мужчина в Европе, если леди выронит веер, не задумываясь, поднимет и передаст его ей; самый воспитанный мужчина в Европе не смог бы поступить в данном случае лучше. Это глубокое суждение о подобии великого и скромного талантов в ограниченных областях действия побудило меня предложить вашей светлости этот скромный томик…»
Нет нужды продолжать чтение. Человек, который смог написать эту изящную, утонченную прозу, не мог быть тем слабоумным идиотом, написавшим: «Через несколько секунд мой счастливый болван уже проник внутрь ее девственной ниши, а моя сперма вылилась ей в задницу». Эта цитата передает самую суть стиля рукописи Флейшера. Конечно, нельзя утверждать с полной уверенностью, что один и тот же человек не смог бы написать посвящение лорду Честерфилду и вышеприведенное предложение, но моя интуиция с определенной степенью достоверности подсказывала, что такого просто быть не может. Я сказал:
– Я понимаю, что вы имеете в виду. Вы полагаете, что стиль личного дневника не может отличаться от стиля путевых заметок?
– Он отличается также от стиля его неопубликованных дневников.
– Вы их видели? – я попытался скрыть свое нетерпение.
– Конечно, – произнес он безразличным тоном и налил себе еще рома. Я с жадностью проглотил дюжину сардин с крекером перед тем, как выпить еще одну рюмку, и подумал, что впереди у меня полдня и вечер в номере мотеля, и я успею еще выспаться.
Затем я рассказал Донелли о своей встрече с Флейшером, объяснив, что до этой встречи я никогда не слышал ничего о его предке. Он согласился, что в этом нет ничего удивительного. Дневник Донелли ничем не выделяется из множества других подобных записок того времени, например, Томаса Тернера, Мэри Саупер или графа Эгмонта, и, конечно же, не идет ни в какое сравнение с мемуарами Фанни Берни. Хотя Эсмонда Донелли хорошо знают те, кто специально занимается ирландской литературой, но его имя даже не упоминается в кембриджской «Истории английской литературы».
Остановившись подробнее на причинах, побудивших Флеишера взяться за издание книги, я отметил, что нет дыма без огня, и если распространились слухи, что Донелли вел «сексуальный дневник», то для этого, видимо, есть веские основания. Он уставился на меня своими холодными глазами, с абсолютно непроницаемым выражением на лице и, наконец, произнес:
– Положим, такие основания действительно имеются, но не думаете ли вы, что его потомки так уж жаждут видеть опубликованными подобные дневники? Вы должны знать характер ирландцев.
Я понял, что он имеет в виду. Его утверждение не лишено основания. Вообще-то, ирландцам не свойственно фанатично придерживаться правил морали, они довольно терпимы. Но южные ирландцы – иное дело: они католики, многие книги у них запрещены, и там все еще считаются с католическим «Индексом». Я мог понять, что Донелли из Балликахана сочли бы подобную внезапную огласку их скандального прошлого довольно неприятной, даже если бы это принесло им материальную выгоду.
К часу дня я уже прилично напился и заявил, что мне пора уезжать. К моему удивлению, он стал меня удерживать.
– Нет, прошу вас – побудьте еще у меня. Мы сейчас с вами пообедаем. Я поджарю яиц с беконом, или лучше… приготовлю сладкую кукурузу.
Он отправился на кухню, а я принялся читать книгу Эсмонда Донелли, где описывается Венеция. От жары меня клонило ко сну. И в самом деле, я почти спал, когда меня разбудил Донелли, принесший огромную сковородку с кукурузой. Он наложил половину в глубокую овальную тарелку, заправил маслом и пододвинул ее ко мне. Я никогда в жизни не ел так много сладкой кукурузы, но она действительно была превосходна. Донелли, к моему изумлению, запивал кукурузу ромом. Я был поражен количеством спиртного, которое он способен проглотить. Мы вдвоем опорожнили почти бутылку рома, причем, на мою долю досталось всего лишь две рюмки. Но по его виду нельзя было определить, что он сколько-нибудь пьян. Его речь по-прежнему была отчетливой и спокойной, а тон – едкий и язвительный, с оттенком сарказма. Единственная перемена сказалась на теме нашей беседы. Он заговорил о сексе. Взяв в руку кукурузный початок, предварительно съев все зерна, он вспомнил, что вычитал в одной книге, как девушка лишила себя невинности с помощью кочерыжки кукурузного початка. Я сказал, что об этом написано у Фолкнера. Донелли утверждал, что это не плод фантазии Фолкнера и кукурузная кочерыжка очень известное и широко распространенное среди южан средство, если у девушки девственная пленка оказывается слишком прочной, чтобы проникнуть через нее обычным способом. Затем Донелли рассказал о случае, происшедшем с одним из негров, работающих на его ферме. Этот негр застал свою дочь на месте преступления: она мастурбировала с помощью кукурузной кочерыжки. Разгневанный отец привязал девушку за руки к деревянному крюку на стене и жестоко исхлестал ее кожаным ремнем, а затем еще вставил огромный кукурузный початок в ее гениталии, чтобы она лучше усвоила этот урок. Донелли рассказывал эту жуткую историю бесстрастным спокойным тоном, равнодушно поедая очередной кукурузный початок, но при этом старательно избегал смотреть на меня во время рассказа. Откупорив еще бутылку рома, он продолжал рассказывать анекдоты, и все они были связаны с поркой и другими телесными наказаниями. Логика подсказывала мне, что эта серия анекдотов о порке и инцесте не случайна, он исходит не только из желания познакомить меня с нравами и обычаями южан, хотя его манеры не подразумевали каких-либо садистских наклонностей. Ничего противоестественного я не видел в том, что человек прожил долгое время в абсолютном одиночестве, без женщин, и он был рад обществу своего соотечественника, чтобы отвести с ним душу и наговориться всласть.
