— Сверху — имя богини, внизу твое.
— Придется учиться заново — мрачно сделала вывод новенькая. — Ничего не понимаю. Научишь?
— Буду только рада.
— Спасибо. Скажи, а словосочетание «Единый бог» тебе ни о чем не говорит?
Чувствовать себя в роли учительницы оказалось непривычно, страшновато и приятно.
— Некоторые секты утверждают, что есть только один бог, на западе тоже верят в единого создателя. Может быть, при жизни ты принадлежала к одной из таких общин? Внешность у тебя обычная, на иностранку не похожа. Жаль, что ты потеряла поминальную табличку.
— Какую табличку?
— Смотри — старшая женщина вытащила из недр балахона медную пластину с выгравированным на ней узором. — У каждого сальва есть такая. Она показывает, к какому семейству принадлежит человек, кем были основатели рода, из какой местности, чем прославились. Чем сложнее узор, тем моложе род, у некоторых дворян всего-то несколько линий нанесено. Табличку кладут на алтарь в храме, когда хотят принести жертву предкам, кладут в колыбель новорожденному или в гроб умершего. Будь у тебя такая, мы смогли бы узнать, откуда ты происходишь.
— Возможно — неопределенно ответила Селеста, абсолютно не проявив интереса к собственному прошлому. Ее волновали другие вопросы. — Ты не задумывалась, что с нами будет дальше?
Аларика колебалась. Они слишком недолго знакомы, чтобы окончательно доверять друг другу. Поэтому ответила осторожно:
— Старший брат считает, грядет конец мира…
— Сомневаюсь — Селеста скептически искривила губы в подобии улыбки. — После Чумы новых катастроф не было. Конечно, она одна стоит всех бед на тысячу лет вперед, теперь цивилизацию придется восстанавливать заново, но ведь не с пустого места. Пусть маги погибли, остались их знания, записи, толпа не могла уничтожить все.
— Даже если родятся новые маги, — печально улыбнулась Аларика — они ничего не смогут сделать. Стихии перестали откликаться на зов, первосилы ушли из мира. Если не считать слуг Морвана и немногих уцелевших жрецов Иллиара, которые всегда были сосредоточены на постижении духовных аспектов учения. Материальное бытие их мало интересует.
— То есть магия не действует?
— Почти.
Селеста задумалась, после чего пожала плечами:
— Неважно. Человек — зверь хитрый, живучий, приспосабливается к любым условиям. Готова поспорить, еще год назад в городе выжить было намного труднее. Вот увидишь, в скором времени герцог начнет восстанавливать город, очистит окрестности от монстров, усилит гарнизоны в деревнях. Королем себя провозгласит. Можешь считать меня безумной оптимисткой, но если людская раса выдержала первый и сильнейший удар, будущее у нее есть. А значит, и у меня, ибо умирать я не собираюсь, наоборот, хочу пожить в свое удовольствие.
— Не вздумай сказать этого Карлону. — Аларика почувствовала, как внутри нее что-то дрогнуло. Серая безысходность, цепко окутавшая ее душу, на мгновение отступила, и женщина на короткий миг поверила в прозвучавшие слова. Быть может, ее ожидает лучшая судьба, чем вечная жажда крови и постоянные убийства? Скитания по мрачным склепам и ненависть всего живого?
— Не дура, не бойся — девушка улыбнулась в ответ. — И знаешь… Начнем с малого. Устроим банный день.
Упыри боялись солнца, оно их обжигало. Сначала кожа краснела, потом на ней появлялись темные пятна-ожоги, постепенно захватывавшие всю поверхность тела. После того, как отмирали внешние покровы, ярким синим пламенем вспыхивало мясо и сухожилия, последними прогорали кости. Не проходило и десяти минут после первого прикосновения лучей, как восставший превращался в пепел. Знание о грозящей с неба опасности сидело так глубоко, что потребность укрыться во тьме становилась инстинктивным побуждением любого новичка. Жажда крови и любовь к сумраку — вот два первых качества, обретаемые восставшим после пробуждения.
Очередное пробуждение не принесло покоя, Андрей никак не мог перестать вспоминать вчерашние события. Настроение — отвратительное. Прошло уже четыре ночи, как он появился в храме. Или все-таки правильнее говорить «она появилась»? Сальвский язык не знал разделения на женский и мужской род, но если продолжать воспринимать себя в качестве мужчины, рано или поздно он обязательно проговорится. Окружающие и так считают Селесту странной, это видно в изредка улавливаемых взглядах. Они же как дикие звери, сразу чувствуют, кто другой породы. Живут инстинктами. Стоит допустить ошибку, растерзают, не посмотрят, что тоже восставшая.
Общаться можно с одной только Аларикой. Женщина запугана, всего боится, старается не попадаться на глаза Карлону и никогда ему не противоречить — но при этом остается единственной, кто скептически относится к его теории конца мира. Вслух она не осмеливается сомневаться, просто проскальзывает в ее речи что-то такое. Однако стоило Андрею завести на эту тему разговор, как Аларика замкнулась и превратилась в образец послушания воле старшего брата. Спорить не спорила, но и не поддержала. В каком-то смысле она пария в местном сообществе проклятых, и если бы не Артак, неизвестно, что бы с ней стало.
Артак… Вероятно, единственный из упырей, кто осознанно стремиться приблизить приход своего господина, попавших ему в руки людей уничтожает быстро и жестоко. Он и в тот день, когда встретил Селесту, ушел из монастыря не только из-за голода. Ему нравится убивать, нравится чувствовать свою силу. При этом он безусловно ведомая личность по складу характера, находящаяся под влиянием главы общины полностью и абсолютно. Почему он продолжает вопреки желанию Карлона защищать Аларику — загадка. Может быть, удовлетворяет свое эго?
Следующим по значимости идет Ганн. Мог бы стать вторым в группе, или даже вожаком, если бы совершенно не отчаялся. Чувствуются в нем остатки былой силы. Вот чего нет совсем, так это желания жить, плюнуть на все и выйти на солнце мешают остатки былой гордости. Артак рассказывал, в недавней стычке с одной из крупных банд людей пронзенный копьем Ганн дрался с совершенно равнодушным лицом, после же хладнокровно вытащил из себя полтора метра дерева и даже не поморщился. Он, кажется, совсем не чувствует ни боли, ни других эмоций.
Впрочем, до Тика в этом отношении ему далеко. Тот живет в каком-то собственном мире, мало обращая внимания на окружающих. В общем-то, логика в его действиях есть — Андрей тоже до сих пор не уверен в реальности происходящего, слишком похож на бред разрушенный город и его обитатели. Соблазн объявить все безумием и погрузиться в сладкие грезы велик, мешает привычка к рациональному восприятию мира и некоторая психологическая устойчивость, привитая телевидением, всем образом жизни. Человек двадцатого века привык к поставляемым наукой технологическим чудесам, кто «Хищника» смотрел, тот ко всему готов.
